16+

Пути-дороги: геологический штурм Белухи

Очерк-дневник Анатолия Музиса.

Ведение дневника хлопотное и ненужное дело. Но без дневника мне не написать «Белое Пятно» и др., и поэтому я с превеликой неохотой делаю первую запись. Впрочем, это неверно: мне просто неохота было начать, а записав первые две строки, я уже легче пишу дальше.

Отец и сын
Отец и сын.

Село Берель. 05.06.56

Итак, первую запись я делаю в Берели. Коротко о минувших днях: 24.05 мы выехали из Москвы, 28.05 прибыли в Шемонаиху, 02.06 – в Берель. Дорога от Москвы до Шемонаихи была ничем не примечательна: пассажирский поезд без вагона-ресторана, купированный вагон и в нем 15 человек из нашей экспедиции, в том числе 9 человек из нашей партии: Шарковский М. Б. – начальник партии, геологи – Гостева Т. О., Сизов В. И. и я; техник-геофизик Луньков Е., коллекторы Шуклена М. Л., Сердобов И., Куликов О. Ф. и Гапонов И. О. (он же Сергей).

В нашем купе: Шарковский, Гостева, Шуклена и я. Спим, бьем «козла» в домино и пытаемся съесть захваченные из дома припасы, которых хватило бы, наверное, на весь вагон, иногда на остановках покупаем у бабушек вареную картошечку, бережно завернутую, чтобы не остыла.

Да! Коротко о каждом из спутников: Шарковский – второй год едет начальником партии. Если в прошлом году я опасался, что он пойдет по гендлеровским стопам (он слишком круто утверждал себя как единственный хозяин партии), то в этом году я еду с ним без всяких колебаний. Дневник, как бы тайно он не хранился, рано или поздно бывает прочитан посторонними и, поэтому, я не буду делать комплименты Шарковскому, скажу только еще, что, по моему мнению, мы сработались и достаточно понимаем друг друга.

Таня Гостева – очень интересный человек. Она родилась на юге в семье лесничего, возможно, поэтому в ее характере заложились простота, выдержка, спокойствие. Она мыслящая женщина – качество весьма редкое для женщины даже нашего советского государства. И, тем не менее, жизнь ее сложилась не очень удачно. Она оставила первого мужа и ушла к другому, а тот, в свою очередь, оставил ее. Толстой в подобной ситуации процитировал: «Мне отмщение и аз воздам» и бросил Анну под поезд. Таня не поступит по Толстому. У нее есть дочь, Таня любит ее, любит жизнь, но будущего своего, по-моему, еще не видит и поэтому мечется. То она хочет поехать «в поле», то остаться на базе, то уйти в Прибалхашье, то полезть на Белуху. Меня очень интересует и волнует ее судьба. Я, так же, как и она, хочу знать ее будущее, я пытаюсь предвидеть его. Таня может пойти по обычному пути – осесть на месте, заняться воспитанием дочки (она даже поговаривает о том, чтобы взять на воспитание еще ребенка), забыть о том, что существует широкий мир, мужчины (она говорит, что не хочет отчима для своей дочки, а случайные временные связи, по-моему, не в ее характере) и жить маленькой, тихой, незаметной жизнью. Если это будет так, то она потеряет для меня всякий интерес – это слишком обычный и слишком недостойный ее путь. Ведь, я повторяю, она мыслящая женщина, активная и настойчивая, целеустремленная и волевая. Она может пойти по иному пути. Но каков этот путь? Вот это я сам и хотел бы узнать. Во всяком случае, мне ясно, что это путь исканий, ошибок, поражений и побед, радостей и огорчений. Он может, в данном частном случае, ни к чему не привести, а может явиться примером для других женщин – ведь Таня не одинока в своей судьбе, а в священном писании сказано не только «мне отмщение…», но и «ищущий, да обрящет». Вот пусть она и ищет, а я постараюсь помочь, чем смогу. Меня настолько заинтересовала ее жизненная история, что я рискнул написать небольшой рассказик о ее судьбе, а назвал: «Это жестокое слово».

Перечитал и считаю необходимым добавить самое важное на втором пути – это уметь отличить главное от второстепенного и не жалеть принести в жертву это второстепенное. А второстепенным, по-моему, является все то, что может привести к первому пути. Кажется, просто, но на самом деле жертвы эти могут оказаться столь велики, что поглотят и человека. Ну, поживем – посмотрим.

Сизов производит впечатление чудаковатого человека. Выезжая в поле, он запасся всякой чепухой, начиная от справок о здоровье и кончая калошами. Он все «знает» и на каждое действие у него есть свой вариант. Кончается это обычно тем, что от тяжелой работы он уклоняется. Боюсь, что вывод мой окажется преждевременным, но сегодня, когда мы таскали тяжелую кладь, а он ушел ставить палатку (это, вообще-то говоря, тоже нужно было делать) у меня мелькнула мысль, что он представляет собою новую разновидность филонов: филон-рационализатор. Подтверждением этому может служить его послужной список – он нигде не работал больше одного года.

Лунькову лет 30. Он скромен, исполнителен, любит возиться с приемником – до работы геофизиком он был радистом. Хорошая черта – он ничего не рассказывает о других, с кем работал, что могло бы оказаться не желательным для них.

Рита Шуклена – молодая жена. Таня в простоте душевной полагает, что она замужем всего второй месяц. Рита учится на 5-м курсе горного факультета политехнического института, но (я не хочу ее обижать) все-таки достойно удивления, как мало она знает и еще меньше имеет желания использовать свои знания. Поэтому Шарковский и не смог взять ее больше, чем на коллекторскую должность.

Игорь Сердобов коллектором первый год. Два года до этого он работал рабочим. Если я не ошибаюсь, я видел его два года назад в кабинете Ренгартена, когда его мать хлопотала, чтобы сына взяли на работу. Петр Александрович согласился, но предложил юному Игорю (он тогда был совсем тщедушным пареньком) познакомиться с таким объемом геологической литературы, что я был твердо уверен, что никогда больше с ним не встречусь. И вот мы едем в одной партии. Игорь за два года возмужал, окреп и превратился в доброго паренька. Он активен, исполнителен и хороший в обществе. Видел я у него книжку Обручева «Основы геологии». Видимо, «дочитывает» тот список. Думаю, он будет хорошим коллектором и членом нашей партии.

Олег Куликов – инженер-физик, ст. лаборант физического ф-та МГУ, едет с нами как альпинист (на должности коллектора). Он очень славный парень, культурный, веселый, трудолюбивый. Как отличительную особенность следует отметить его атлетическую, при невысоком росте, фигуру с замечательно разработанной мускулатурой.

Иван (он же Сергей) Гапонов едет в должности коллектора и будет заниматься хозяйственными делами. В экспедиции он первый раз, не представляет себе ни что ждет его впереди, ни что будет делать и выглядит подчас «белой вороной». Насколько я его знаю – это тип неудачника или, в лучшем случае, незадачливого человека. Боюсь, что он не сумеет воспользоваться случаем работы в экспедиции и удержаться здесь. Например, еще не успев доехать до Шемонаихи, он заявил, что на будущий год вряд ли поедет в экспедицию, так как ему надо (!) присутствовать на международном фестивале (в качестве зрителя!!!). Но, что будет дальше пока скрыто мраком неизвестности, а пока мы едем на восток.

На третий день пути монотонный стук колес был прерван лекцией Олега Куликова на тему: «Основные меры предосторожности при передвижении в горах». Он рассказывал, как надо передвигаться по осыпям и скалам, ледникам и крутым склонам, как вязать узлы, страховать при падении товарища и страховаться самому (особенно запомнился один из советов: «Если упадешь в трещину, то не волнуйся, все равно это тебе не поможет») – и я удивлялся, как это я до этого ходил, не зная правил, и ни разу не сорвался (хотя вру – срывался). Но все равно, первое правило – осторожность и разумный выбор маршрута. Правда, Белуха – другое дело. Тут, кроме разума, нужны еще знания и опыт альпиниста. Но и это впереди.

25.05.56

Мы благополучно высадились в Шемонаихе и первое известие, которое мы здесь получили, было о том, что Юрка Пантелеев – муж Риты – отправлен в сумасшедший дом! Я мог ожидать чего угодного: пожара, наводнения, светопреставления, но это было так дико, и так нелепо, что не укладывалось в сознании – Юрка Пантелеев, товарищ, с которым мы весь прошлый год проработали бок о бок, спали в одной палатке, ели из одного котла – сошел с ума.

Шарковский сказал: «Начинается…».

Нам рассказали, что он заговаривался, видимо по пьянке проиграл деньги (у него должно было быть 100 руб., а он обнаружил только 5 руб.). Выяснилось, что он и раньше был не здоров, ну и прочее. А парень в психиатрической лечебнице в Усть-Каменогорске. Рита два дня плакала, побледнела, осунулась, – боюсь, что с потерей Пантелеева, он должен был работать у нас геофизиком-радистом, мы потеряем сразу двух человек.

Другие новости тоже были не утешительными. Не было снаряжения, продовольствия, денег, лошадей. Одним словом, наш выезд ничем не напоминал подготовку к путешествию на «Кон-Тики».

Я пытался звонить в Москву. Заплатив 3 руб. 60 коп. за вызов и прождав 2 часа, я получил ответ, что в моей собственной комнате в 8 часов вечера никто не подошел к телефону! Нелепость и очередные фокусы связи. Послал телеграмму, написал письмо – имею желание поругаться по этому поводу со всей связью Советского Союза. В 11 часов ночи в темноте и под мелким дождичком топал по незнакомым улицам на базу экспедиции.

31.05.56

Мы выехали в Берель. Шарковский, не знаю уж каким путем, добыл большую часть снаряжения, продукты под аванс из магазина геолпродснаба и 1000 руб. наличными. Альпинистского снаряжения мы так и не получили, если не считать двух ледорубов.

Ледоруб
Ледоруб.

Выехали 2-мя машинами: ГАЗ-69 и «дредноут» ЗИЛ-151. Дорога мне уже знакома. Сначала Казахстанский мелкосопочник, потом предгорья – долина Иртыша, древняя долина Бухтармы с прекрасно выраженным по левому борту тектоническим уступом, чудесная складчатость, а потом Катон-Карагай, Урыль, хлипкий паром через Бухтарму и родная Берель. Погода была переменная. Из Казахстана в горы мы ехали навстречу дождю. Он не преминул нас накрыть, как только мы начали спускаться с перевала, потом снова немножко солнышко и немножко дождь. Точнее, дождя больше, солнца меньше.

ЗИЛ-151
ЗИЛ-151.

По дороге через Усть-Каменогорск заехали навестить Пантелеева. Жуткое зрелище. Серый барак за серым забором. Окна зарешечены. Видны больные в халатах. Какой-то мальчишка дико засмеялся, увидев нас. Другой поминал Кузькину мать и милицию и доказывал, что он лучше других знает демократические законы нашего государства. Больные алкоголики принимали на крыльце очередную дозу лекарственной водки, проделывая с ней непонятные мне махинации. К Пантелееву прошли Рита и Шарковский. Рита вышла снова вся в слезах, Шарковский мрачный. Врач сказал, что если умопомрачение на почве алкоголизма (белая горячка), то Юра пролежит месяца 2-3, если нет, то и больше – может быть, совсем не выйдет. Подавленные виденным и слышанным, мы поехали дальше.

ГАЗ-69
ГАЗ-69.

Берель встретила нас дождем. Дождь шел три дня и только сегодня к полудню прояснилось. Машины уехали. Мы получаем имущество и пр. Все как будто нормально. Должен только отметить, что Таня держится очень замкнуто. Нехорошо. Мне это очень не нравится.

07.06.56

Дожди продолжаются и горы вокруг вместо того, чтобы чернеть, становятся белыми. Уехавшая 05.06 машина увязла в грязи, не доезжая парома, даже «дредноут» и тот увяз.

Вызывали трактор вытаскивать их. Получено сообщение по рации, что трактором вытаскивали и машину Молчановского. Но мы твердо уверены, что и сюда придет лето. Сегодня снег на ближайших склонах сошел, но дальние вершины стоят ослепительно белые, особенно, когда в «окно» проглядывает солнце. Из Шемонаихи с нами приехали двое рабочих и повариха. Рабочие – Анатолий и Рая. С Анатолием уже произошло «приключение»: он должен был отгонять на выпас арендованных лошадей, оседлал себе коняшку, бодро приехал в лагерь, бросил повод на шею лошади и стал слезать. А ноги, конечно, в стремени по колена. Нога застряла, он упал, а лошадь испугалась и поволокла его. Хорошо еще вовремя высвободился – проволокла метров 20, а могло быть хуже. Когда он отогнал лошадей, они побежали не на пастбище, а в табун, откуда их только что пригнали. Анатолий спокойно поехал за ними. На вопрос Шарковского, почему он не торопится завернуть лошадей, он ответил что-то вроде Соколовского: «Не убегит».

Рая – молодая, здоровая девчонка, эдакий 17-ти летний «фордик». Особенно сильна грудь – молодая упругая, торчком. У Раи имеется интересная черта: в отличие от обычного круга набираемых рабочих, которые держатся обособленно от «интеллигенции», она не делает никакого различия между начальником, геологом, коллектором, рабочим и резвится, если можно употребить это слово, словно попала в родную компанию. Думаю, что это у нее от молодости и неведения – она, кажется, первый раз в экспедиции. А, в общем, такая душевная простота – это очень хорошее качество.

Поварихе Клавдии Ивановне – лет 40. Она очень чистоплотна, старательно, разнообразно и вкусно готовит.

Стриги «под Котовского»
Стриги «под Котовского».

Теперь о делах текущих. Вчера истопили баньку и славно попарились. Перед баней остриглись наголо. Теперь за столом сверкают пять «бритых лбов». В фильме «Котовский» есть такой эпизод, когда один из бойцов на вопрос как его стричь, ответил: «Под Котовского». Сергей, когда сел стричься, сказал: «Сделайте мне прическу под Шарковского».

День сегодня выдался солнечный и жаркий. После завтрака закончили оформление лагеря и Олег повел нас на тренировку по скалолазанию. На вершине 25–20 метров скалы он вбил два крюка и мы поочередно совершили подъем и спуск по скальной стенке со страховкой веревкой. Сначала был подъем. Когда поднималась Таня (после Сердобова, которого я страховал), мне казалось, что все просто и было даже весело смотреть, как она «распятясь» (от слова «распятие») на скале ловит ногой невидимую опору. Когда же я сам полез, то оказалось, что это совсем не смешно. Стенка гладкая с маленькими выбоинками и приступочками, а ведь все-таки я человек с размером и весом. В одном месте я так и не нашел за что уцепиться и преодолел его сам не знаю как. Когда вылез наверх, руки и ноги гудели, словно перетащил на гору воз дров. Спуск показался мне легче, хотя тоже не везде было ясно, как и куда поставить ногу. Тем не менее, в результате первой тренировки, у меня появилась уверенность, что мы взойдем на Белуху.

Еще о тренировке – мы (Сердобов, Таня Гостева и я, Рита и Шарковский) поднялись и спустились по такой стенке, где никому из нас и в голову не приходило бы спускаться или подниматься. И ведь все это мы сделали, хотя и со страховкой, но без помощи веревки, т.е. поднялись и спустились совершенно самостоятельно. Потом купались. Вода в Бухтарме ледяная. Один нырок и на берег – но хорошо, не расскажешь!

09.06.56

Сизов получил полевую сумку и навесил на нее маленький замочек (!). Чудесное дополнение к его калошам.

Вчера состоялся первый совместный маршрут. Цель – составление разреза. Шли гурьбой и, естественно, это было не по-рабочему шумно. Кончилось тем, что Шарковский прекратил работу и сказал, что завтра даст каждому по участку для самостоятельной обработки. Сегодня, после завтрака, вышли на разрез каждый на свой участок. Вчера же прибыли лошади из Кош-Агача – 60 или 90 лошадей. Их гнали через Укок. В Берели выяснилось, что на них нет нужного санитарного оформления и местные власти поставили их на карантин на 1,5 месяца. Интересно, как наши выйдут из этого положения.

Умерла хозяйка дома, в котором мы еще два дня назад ели и пили. Пришло письмо от Боба, оно полно восклицаний, но нам так и осталось неясно: женился он или отложил это дело до осени. Из Каменогорска сообщили, что Юрке не лучше. Ритуля ходит молчаливая, почти не улыбается. Она здорово изменилась со времени замужества – просто новый человек стал. Таня все время рядом с ней.

11.06.56

Два дня стояла одуряющая жара. Моя шея за один день сгорела до того, что я не мог вертеть головой. Лицо, руки, плечи «обуглились», приняли коричневый цвет. Мы продолжали работу по составлению разреза. Серо-зеленая толща, состоящая из прослоев от 2 см до 2 м, успела набить оскомину в первый же день. Как-то, возвратившись с разреза, я сказал, что у меня голова вспухла и больше не воспринимает бесчисленные прослои.
– Ты не геолог, – сказала Таня, – Ты путешественник, писатель, как угодно, но не геолог, – и добавила:
– Мне это стало ясно с первого же маршрута.
Я согласился с ней:
– Да, я не геолог.

Но, хотя я сам отчетливо сознавал справедливость такого определения и никогда не думал, что смогу стать геологом с большой буквы, мне, на этот раз, почему-то стало немножко грустно.

На следующий вечер (я спал до или после ужина, не помню) пришли Таня с Ритулей, разбудили меня и напустились за то, что они прошли по некоторым участкам моего разреза и не обнаружили ни одной складки, о которых я рассказывал. Они предложили мне пойти на разрез и показать то, что я считал складкой. Я взъерошился и сказал, что убью их на месте, если докажу свою правоту. Олег (он ходил со мной) взял ружье и спросил, будем мы их уничтожать прямо на обнажении или после. В таком воинственном настроении мы полезли на скалы. Я показал одну складку, вторую, третью, четвертую. Таня сопротивлялась изо всех сил, но все-таки сказала: «Мы с Ритулей посрамлены». По их выражению, мои глаза сияли как два… не помню, что, в общем, сияли торжеством. И все-таки впечатление, что я не геолог, я не считаю опровергнутым и мне все также по-прежнему немножечко грустно.

13.06.56

Приехали Игорь Кунаев, Виктор Голиков, Кирилл Белоусов и др. Как и мы, они не получили в Шемонаихе ни продуктов, ни денег, ни снаряжения. Мы их накормили, дали спальные мешки, чтобы они могли переночевать хотя бы одну ночь. Игорь спал рядом со мной и мы до полуночи разговаривали: вспоминали Ленинград, общих знакомых, кратко делились мнениями о последних прочитанных книгах и событиях на «материке».

А по палатке опять барабанил дождь и вдали шумела Бухтарма. Она вздулась, поднялась на 1 метр и уже начала заливать берега. Я боялся, что ночью зальет лагерь. Сегодня утром вода как будто стабилизировалась, но к вечеру поднялась еще. Она пошла по старице за нашим лагерем и мы очутились на острове. Днем еще можно было перебрести ставшую протокой старицу в сапогах, а вечером, возвращаясь из деревни в лагерь, пришлось уже пробираться по уступам прибрежных скал.

Бухтарма поднялась
Бухтарма поднялась.

На Бухтарму страшно смотреть. Она с огромной стремительностью и напором несет мимо нас свои мутные воды. А облачность цепляется за верхушки низких гор. В общем, картина.

Вот так может залить лагерь
Вот так может залить лагерь.

Вечером нам сообщили, что приехали (вернее, пришли пешком) алмазовцы. Они так злы на скверную организацию работ и на нас, за то, что мы приехали раньше и кое-что успели для себя сделать, что даже не пришли к нам в лагерь с «визитом вежливости». Впрочем, это их дело. Не хотят жить в тепле и сытости, пусть живут как знают. Сейчас они где-то в деревне пытаются вызволить своих лошадей из карантина (теперь новый срок – не 1,5 месяца, а неделя).

Сегодня же мы с Таней строили мой разрез на миллиметровке. Получается сложно и интересно.

Уха
Уха.

Клавдия Ивановна кормит нас исключительно вкусно: жареная картошка с грибами, уха и пр., и пр.

Сизов веселит нас своими изречениями. Вот одно из них: «Такса – собака строевая. У нее пятки вместе, носки врозь, все равно, как в строю стоит». Не удержался, набросал о нем небольшой рассказик, назвал: «Лошадиная история».

Берель – Кокколь. 20.06.56

Никак не могу приучиться вести дневник ежедневно. Когда много работы – устаешь и писать не хочется, когда работы мало – одолевает лень, тоже не до дневника. Так что иные мелочи, примечательные и интересные, выпадают из поля зрения, остаются не зафиксированными. А ведь из таких «мелочей» и складываются иногда последовательные и грандиозные события. С другой стороны, прерывистое ведение дневника имеет то преимущество, что, оглядываясь на прошедшее время, можешь как-то осмыслить события, обобщить и записать не только пост-факты, но и выводы. А выводы относятся, прежде всего, к людям и это самое главное и интересное. Вот я сейчас и попытаюсь восстановить события со дня предыдущей записи и дать одновременно некоторые выводы.

Пикетажка – полевой дневник
Пикетажка – полевой дневник.

Наша жизнь в Берели протекала размеренно и без особых происшествий. Вода в Бухтарме поднялась, грозя затопить лагерь, потом уровень воды опустился; потом это повторилось еще раз, но особого волнения ни у кого не вызвало. Продолжались работы по составлению разреза. Большое «веселье» доставлял нам участок, составляемый Сизовым. О своем «методе» он рассказывал мне так: «Я отхожу от обнажения подальше и на глаз определяю, где песчаники, а где сланцы. Потом закрываю глаза, вытягиваю руку и иду туда, куда указывает палец. Если пачка, к которой я подошел, определена правильно, то все остальное тоже верно». И это при условии, что в разрезе мы выделяем прослои до 2-х см мощностью. Неудивительно, что в разрезе Сизова оказались песчаники и сланцы мощностью в 150–210 м (?). Но даже и при таких «наблюдениях» разрез Сизова представлял собой вопиющую неграмотность.

В тот день, когда производилось сопоставление участков разреза, я ездил в Язевку за картошкой. По возвращении в палатку ко мне зашла Таня и в ужасе убеждала меня, что Сизова надо воспитывать и непонятно почему Шарковский так спокойно к этому относится. Я ответил, что переучивать (а точнее, учить заново) Сизова себе дороже и что Михаил возьмет от него что можно, а там видно будет.
– Сизов – стихийное бедствие, – сказал я, – Тут уже ничего не поделаешь.
Так шло время.

Спирт питьевой
Спирт питьевой.

Погода – день солнце, два дня дождь, карантин на лошадей и др. привели Шарковского в такое дурное настроение, какого я еще никогда у него не наблюдал. Ему захотелось напиться. Он предложил мне составить ему компанию. Я сказал, что вдвоем это скучно. Он решительно отверг все остальное общество.

Единственный человек, который был приемлем – Олег, но он не пил. Мы долго не знали, как поступить. Пить одним в лагере – некрасиво и не по-товарищески, пить всем вместе – никакого желания и «горючего» мало. Наконец, Шарковский предложил: «Пойдем в гости». И мы пошли к Василию Филипповичу. Я пил мало и только коньяк. Шарковский пил коньяк и спирт. Ночью мы возвращались в лагерь и говорили бог весть о чем. Я «пожалился» ему, что Таня не считает меня геологом и спросил, как я прошел свой разрез?
– Не как геолог, – ответил он, – Но и не как путешественник.

Слева направо: лабаз, балок, баня
Слева направо: лабаз, балок, баня.

Следующий день у нас был выходной. Мылись в бане, готовились к отъезду. Это было 17.06, a 18.06 c утра занепогодило, к тому же удрали лошади. Ночью был такой удар грома, что я подумал: скала за рекой рухнула. Не только у нас в лагере, в деревне и то все проснулись. A 19.06 – под ясным солнечным небом мы вышли на Кокколь.

С Берельского лагеря я тронулся первым – Шарковский назначил меня ведущим. Но уже за мостом мне пришлось передать свою вьючную лошадь Клавдии Ивановне и возвратиться разыскивать отставшего рабочего Толю-II. Он, не проехав и 1,5 км, уже успел отстать и свернуть не на ту дорогу. Когда я вернулся, моя вьючная лошадь уже порвала уздечку и пыталась лечь с вьюком. И в таком духе пошла вся дорога. Я постепенно отставал, пропуская вперед вышедших вслед за мной караванщиков, подгоняя уставших и поднимая «падших», перевьючивая вьюки и т.п. На седьмом километре лошадь под вьюком с картошкой стала припадать на переднюю правую. Пришлось снять с нее вьюк. Как раз подвернулся Олег, картошку погрузили на его лошадь, а он охотно пошел пешком. Кстати, еще о сборах: Олег впервые ехал верхом, Сизов оказался счастливым обладателем 6-ти пар обуви: тут были и калоши и тапочки, и ночные туфли и т.п. Олег сказал: «Семь пар сапог. Седьмая – Сизов». Таня не пожелала ехать на смирной лошади и взяла дикого «мустанга». В первый момент он сбросил ее, не дав даже сесть в седло, потом не давал седлаться, потом на него сел конюх казах Толя-III. В Язевке Олега сменили и так продолжалось до тех пор, пока нас не нагнали лошади, которых гнали порожняком. Тогда заседлали нескольких и все опять поехали верхом.

Дорога по Берели, а потом по Язевке была потрясающе красива. Я и в прошлом году ехал по ней. Но тогда, почему-то, я не так воспринимал ее красоту. Может быть в этом году мне помогли занятия ботаникой. Я наблюдал чудесный ковер субальпийских цветов: пионы, жарки, колокольчики, анютины глазки, незабудки и многие другие названия, которых я не знал и не знаю. Большинство из них я собрал и засушил в специальной гербарной сетке, взятой мною в Университете.

Альпийские луга Алтая
Альпийские луга Алтая.

Менялась также и древесная растительность: внизу преобладали кудрявые березки, потом пошел смешанный лес, а за Язевкой (поселком) по правому крутому борту р. Язевке стоял густой темный дремучий лес – в основном, пихта. Деревья я, конечно, не коллекционировал, но, поскольку мне позволяла моя роль – роль ведущего-замыкающего, фотографировал их.

Лошади под вьюками

Так мы проехали Язевские водопады – я поклонился родным местам и не удержался, чтобы еще раз не сфотографировать, а в долине Язевского озера нам открылся вид на Белуху. Двуглавая белоснежная красавица – встала перед нами и, казалось, до нее совсем недалеко.

До ночлега оставалось 4–5 км и я, уверившись, что теперь все в порядке, решил проехать вперед, чтобы организовать стоянку. Я тронул свою лошадь рысью и, оставив позади Таню, Олега, Игоря и Женю, поехал обгонять караван. Но, только я поднялся на очередной увал, передо мной открылась картина: дорога. Дорогу пересекает небольшой ручей, образуя болотце – даже не болотце, а густое месиво из воды и глины и в этом месиве лежит лошадь. Морда ее в грязи – видимо она пыталась встать, но не смогла. Видна также спина под вьючным седлом. Вьюки сняты. А вокруг стоят «караванщики» и смотрят. Никто не пошевельнется. Тут же лежат еще две лошади под вьюками. Я первым делом кинулся вытаскивать лошадь, потом глянул на наблюдающее скопище, в сердцах гаркнул на них, чтобы они шли дальше. Повторять приказание не пришлось. Все подхватили своих коней – вьючных и ездовых – и исчезли, как мираж.

Я влез в грязь и начал снимать вьючное седло. Подъехали Игорь и Женя. Игорь с ходу так же кинулся в грязь – даже рубашку сбросил, чтобы сподручней было, и мы втроем стащили седло, которое от налипшей глины стало многопудовым, затем стали поднимать лошадь. Она увязла прочно. Даже без седла и с нашей помощью – мы тащили ее за хвост, поднимали сбоку – она не могла встать. Тогда Игорь догадался – продел под передние ноги лошади веревку, и мы стали тянуть – лошадь, наконец, выцарапалась.

Между прочим, интересно отметить, что этот эпизод очень похож на подобную историю на Обь-Енисейском водоразделе, когда мы вытаскивали увязшую в болоте лошадь. Женя даже, как Терешин отвернулся, когда мы хлестали лошадь плетью, заставляя ее подняться. Но, дальше: лошадь вытащена – она вся в грязи. В грязи седло, подпруги и даже вьюки. Решаем, что лошадь отгонят на заезжий двор в Язевое порожней, а оттуда пришлют две освободившиеся под вьючными седлами. Все уехали, я остался один. Но уже через 10–15 минут услышал крик Игоря. Я поднялся на бугор и увидел, что все наши лошади разбрелись по болоту, а ребята и девчата вытаскивают их. Я кинулся к своей кобылке, впопыхах забыл плетку, вернулся за ней и стал выгонять лошадей на дорогу. Особенно упорствовала одна – со спецчастью.

Наконец, на дороге показались Сизов и Толя-III. Сизов шел пешком в сандалиях и войлочной панаме, как пилигрим. Толя, будучи конюхом, равнодушно взирал, как я гоню лошадь. Все же я передал ее им и они исчезли, как и остальные. Я присел на вьюки передохнуть. Уже остыв, я сообразил, что лучше оставить у вьюков кого-нибудь другого, а самому все же проехать вперед. Но теперь думать об этом было поздно. Используя свободное время, я занялся сбором цветов для гербария.

Через полтора часа, когда я почти совсем замерз (в 9 часов вечера уже холодно), с противоположных сторон подъехали Сизов с двумя вьючными лошадьми (он встретил Ритулю, которая одна отважно ехала ко мне навстречу) и Шарковского с Филиппычем, которые задержались, разыскивая убежавших лошадей. Мы погрузили вьюки и седло и тронулись дальше к заезжему двору на Язевом озере. Я ехал впереди, за мной Сизов с вьючной лошадью, за ним, так же ведя вьючную лошадь, Шарковский и, последним, Василий Филиппович, ведя двух лошадей-беглянок. Вскоре мы с Сизовым оторвались и тут произошел эпизод, о котором нельзя умолчать. Сизов вдруг крикнул мне:
– Толя, подожди!
– Зачем? – спросил я.
– Подожди!
Я подождал. Сизов подъехал ко мне и сказал:
– Возьми мою вьючную лошадь.
Я удивился:
– Это еще с чего?
– Там в кустах чья-то лошадь бродит, – сказал он.

Я подумал, что, возможно, это одна из наших лошадей, которые перед этим разбежались по болоту, взял вьючную лошадь у Сизова и поехал вперед, а Сизов повернул к лесу, где он видел в кустах лошадь. Вьючная, как и всякая скотинка, которую неизвестно зачем тащат на поводу, шла упираясь, вымотала мне руку, а Сизова все не было. Наконец, он догнал меня почти у самого лагеря. Сизов был один.
– Где же лошадь? – спросил я.
– Это лошадь наших охотников, – ответил Сизов.

Когда Игорь уезжал от меня, я условился с ним, что он приведет вьючных на подсмену и, когда приехал Сизов и сказал, что взял этих лошадей у Ритули, я еще тогда подумал, что Игорь и Женя пошли на озеро ловить рыбу или пострелять уток – они оба заядлые рыболовы и охотники. Поэтому объяснение Сизова показалось мне вполне правдоподобным. И только приехав в лагерь я увидел, что наши охотники никуда не уходили и, следовательно, позади нас никакой лошади не было.

Правда, в горячке организационных дел по устройству лагеря, я не обратил на это внимания и вспомнил об «охотниках» только на следующий день, когда Сизов повторил аналогичную проделку с Шарковским. Сизов отдал ему свою вьючную с тем, чтобы поправить плохо привязанный спальник на своей лошади и 18 км «привязывал» спальник, а Шарковский тащил его вьючную лошадь. В связи с этим, я вспомнил историю военной службы Сизова, рассказанную им самим. Сизов, по его словам, одно время служил в авиадесантных частях (потом я уточнил, что это был аэросанный десант).
– Ну и как, – спросил я, – Участвовал ты в десанте?
– Нет, – ответил он.
– Почему?
– А нас выстроили и спросили: «Кто не может идти в десант?». – Я первый крикнул: «Я!». – Меня спросили: «Почему?». – «Нога стерта» – ответил я. Остальных спрашивать не стали и отправили на операцию, а я остался сторожить склад.
– У тебя правда была нога стерта? – спросил я.
– Нет, – ответил Сизов.

И отвечал он и рассказывал с легкостью необыкновенной, словно подобный поступок был проявлением солдатской смекалки и ничего предосудительного в том не было. Но после того, как он меня и Шарковского, просто скажем, обманул при переброске каравана, я укрепился в мнении, что Сизов – филон, просто филон, даже не рационализатор. Беспокоит меня только одно – не проявилась бы только его недобросовестность в маршруте. Маршрут проверить можно, но трудно, а неверный маршрут может испортить всю карту или задать нам такую головоломную задачу, которую без проверочного дублирующего маршрута не решить. Опять же обуза, вместо помощи. Ну и «специалист» нам попался!

Я рискую свести весь свой дневник к описанию «похождений» Сизова, но обойти его молчанием тоже никак не могу. На ночлеге с ним произошел очередной эпизод. Взглянул Сизов на заезжий двор, где мы собрались ночевать и вдруг раскричался:
– Это черт знает что! Инженеры, люди с высшим образованием, спят на полу. Неужели нельзя было вымыть пол? Да я из своих личных денег бы заплатил 15–20 рублей. И рабочих заставляете спать в грязи…

Я никогда еще не видел Сизова таким неистовым. У него аж глаза побелели. Вымыть пол в заезжей было, конечно, не вредно, но часы показывали почти полночь, люди измотались трудной дорогой, перевьючкой, были заняты ужином и, конечно, ни о каком мытье полов в настоящий момент не могло быть и речи. Полы не просохли бы, если бы их даже и вымыли. Это чувство нереальности, полное отсутствие здравого смысла, как и во всех остальных поступках Сизова, всех развеселило и я постарался перевести разговор в шутку:
– Мы никого не заставляем, – сказал я, – Ставим вопрос на голосование: «Кто не хочет спать в заезжей?».

Любителей идти за Сизовым на улицу не нашлось и он ушел один. Где он ночевал, не знаю.

21.06.56

По-прежнему погода благоприятствовала нам. Караван вышел с Язевого и опять растянулся на длинной дороге. Проехали чье-то зимовье и для меня начались уже незнакомые места. Продвижение на этот раз шло более организованно. Умудренные опытом предыдущего дня, мы уже так увязали вьюки, что даже когда моя вьючная легла и перекатилась через спину, вьюк даже не пошевелился. Я ехал почти первым и, сняв вьюки с лошади, пропустил весь караван, ожидая Игоря. Он замыкал караван, был налегке, помогал «упаковывать» растрясшиеся вьюки. Правда Сизов, проезжая мимо меня, предложил мне свою помощь, но я только испугался. Помощь Сизова – не к добру.

Подъехали Игорь и Шарковский и мы тронулись дальше. Моя вьючная, оказалось, легла в самом верховье долины Б. Берели. Метрах в 300 был мост и за ним красивый подъем серпантином по крутой стенке тропой, а в истоках Б. Берели виден был крутой и высокий конечно-моренный вал Берельского ледника и «хвостик» самого ледника.

Вокруг высились острые и зубчатые как пилы хребты и вершины. Снег не держался на их обрывистых склонах, и они представляли разительный контраст черных стен с белыми снежными пятнами. Суровая и прекрасная картина.

Язык ледника
Язык ледника.

Так называемый Нижний Лагерь находился в устье р. Кокколь, впадающей в Б. Берель. Долина Кокколя, как и все боковые долины притоков Б. Берели, была подвешена метров на 200–300 и Кокколь обрывался в долину Берели 80-ти метровым водопадом. Вода «кипела» и пенилась на скалах, в воздухе стоял туман из мелкой водяной пыли. И все это сверкало на солнце, а на площадке над водопадом стояли домики Нижнего Лагеря – базы Коккольского рудника. Издали домики казались симпатичными, но вблизи оказалось, что окна везде повыбиты, печи разрушены, комнаты занавожены, словно здесь прошел Мамай войной.

История Коккольского рудника мне известна в очень кратком виде. В 1935 году Никонов нашел глыбу с вкраплениями вольфрама. После него нашли и коренной выход. Сначала вольфрам разрабатывался старательскими артелями, потом здесь был организован рудник. В войну, когда требовался вольфрам в больших количествах, повыбирали наиболее обогащенные рудой жилы, а в 1954 году, в связи с обедневшей рудой и скверной дорогой, затруднявшей снабжение рудника и вывоз руды (и значительно удорожавшей ее), рудник закрыли. Одной из задач работы этого года и является для нас выявление геологических перспектив Кокколя. Впрочем, в этом же районе и с этой же задачей здесь будет работать специальный поисковый отряд Нурбаева.

Коккольский водопад
Коккольский водопад.

Но вернемся к Сизову. Сердце его могло радоваться. Дом (бывшая контора), где мы решили расквартироваться, чистили, драили и мыли полы, сложили печь, навесили двери, рабочие сделали себе нары – словом, сделали все, чтобы можно было жить прилично и удобно. Остается только добавить, что сам Сизов в этом, к сожалению, принимал очень слабое участие.

Завершить описание перебазировки на Кокколь можно двумя высказываниями. Игорь, слезая с седла, сказал:
– Мне сейчас ничего не надо, только подушки и мази.
А Клавдия Ивановна сказала:
– Ну и дорога! Не захочешь большие деньги получать.

Кокколь. Нижний Лагерь. 23.06.56

20.06.56

Вечером, когда работы по устройству лагеря были в самом разгаре, Шарковский достал карту и начал обозревать окрестности. Я решил, что он намечает маршруты на завтра (т.е. на 21.06). Но Шарковский объявил день отдыха. Олег со стайкой юнцов тотчас рванул на восхождение. Я собирал цветы для гербария, писал дневник. Во второй половине дня Шарковский распределил маршруты и распорядился о подготовки к ним. Таня, Рита и Сизов уходили на три дня, я и Михаил должны были идти по Берельскому леднику – он по правому борту Б. Берельского, я по левому борту М. Берельского.

Постройки Коккольского рудника
Постройки Коккольского рудника.

В 1953 году я смотрел на Катунские белки с вершины Теректинского хребта. На Катунском было черно – тучи не сходили с него. В 1954 году я ходил по западной части Катунского хребта, выходил к Быстринским гранитным высотам. Тогда я подумал: «Не завидую тому, кому придется здесь работать».

В 1955 году мне самому пришлось работать в районе Катунского водораздела от Быстринских вершин до подножья Белухи. На Узун-Карагу, В. Карагане, Канчале я ходил по хребтам, зубчатым как пилы, поднимался к ледникам и над ними по боковой морене, видел трещины, слышал грохот рушащихся камней. Прямо скажем: я нервничал. Три несчастных случая все время держали в постоянном напряжении. В каждом маршруте стоял вопрос: «Кто следующий?».

Гора Белуха
Гора Белуха.

А впереди стояла Белуха, неведомая и опасная гора, к подъему на которую мы были совершенно не подготовлены.

И вот 22.06 – мне было сказано, что моим первым маршрутом будет восхождение по краю Берельского ледника… И, странно, я ничуть не встревожился и не взволновался. Может быть, опять сказался опыт прошлогодних восхождений, а, вернее, я просто не успел взволноваться. Ведь в прошлом году вопрос о восхождении на Белуху все время стоял перед нами, а в этом году мы подошли к ней и сразу полезли. А лезть дело привычное и не страшное, т.е. не страшнее, чем в другом месте.

23.06 – к ночи занепогодило. Выход в маршрут задержался. Сизов (опять Сизов) подошел к Шарковскому и заявил, что у него болит мякоть на левой ладони.
– Ну и что? – спросили его.
– Как же я буду лезть на склон с больной рукой? – ответил он.

Два часа он ходил жалкий и бледный (от страха) и ныл, как же он будет с больной рукой? Мы высмеяли его. Я предложил ему махнуться маршрутами:
– Там, – сказал я, – не нужно карабкаться по склону. Разве в трещину провалишься или лавина на тебя сойдет.
Лицо у Сизова вытянулось еще больше, и он сказал, что, пожалуй, пойдет в свой маршрут, хотя и не знает, как же он будет с больной рукой.

В 11 часов распогодилось и Шарковский, Луньков, Женя, Олег и я вышли в маршрут. Повстречавшаяся нам на пути Таня Гостева пожелала нам счастливого пути. Мы ей ответили тем же.

Морена Берельского ледника
Морена Берельского ледника.

Конечно, моренный вал Берельского ледника представлял собою грандиозное зрелище. Трудно передать словами. Представьте себе огромную насыпь, вроде железнодорожной, высотой с 50–60 этажный дом, шириной около километра и протяженностью до 7–9 км.

Постройки Коккольского рудника
Постройки Коккольского рудника.

Сложена эта «насыпь» огромными глыбами черных роговиков и ороговикованных (измененных) сланцев, сцементированных мелкой щебенкой и глиноземом. По краям эта «насыпь» окаймлена высоким и узким валом-гребнем, как забором, так что внутри его – ровная вытянутая площадка, образует нечто вроде взлетной площадки. Только лететь оттуда нельзя. Трудно даже представить, какие грандиозные силы формировали этот рельеф. Когда говорят о море, то представляют себе нечто огромное, подвижное живое. Когда говорят: горы – то представляют себе нечто огромное, но застывшее, неподвижное. А на самом деле горы живут, «дышат», сбрасывают с себя лишнее, передвигают на большие расстояния огромные каменные массы, обрушивают снежные лавины. В горах, пожалуй, не спокойнее, а страшнее, чем в море. А что стоит гроза в горах, эта самая гроза и оборвала нам маршрут.

24.06.56

Месяц, как мы из дома. Дожди и холод. В Москве 30 градусов, а мы мерзнем. Вокруг в горах снег, мы в зоне облачности. Белые и черные космы облаков цепляются за вершины, ползут под ногами. Мы забились в дом на заброшенном руднике, застеклили окна, восстановили печи. Играем в преферанс и с тоской поглядываем в окна. Июньский план под угрозой. А что, если все лето будет такое? Таня, Ритуля и Сизов мокнут где-то второй день. Как-то у них? Женя непрерывно крутит настройку радиоприемника. Маленький портативный ящичек соединяет нас с большой землей. Последние известия, легкая музыка, детские передачи, утренняя гимнастика. В Москве еще вечер. На востоке рассвет. Мы между западом и востоком, между небом и землей. Радио с нами первый год. Обычное ощущение забытости всего мира помимо нас сменилось обратным ощущением – мир существует, а мы забыты.

26.06.56

Дождь, дождь, туман. Седые космы облаков плывут за окном по деревьям, по подножьям склонов. Вершина скрыта белой мутной пеленой. Шарковский дал радиограмму, что район закрыт снегом, склоны лавиноопасны и работа связана с риском для жизни. Просил снять 500 км плана. Сам он уверен, что его просьба не будет удовлетворена.

Ботинки с «триконями»
Ботинки с «триконями».

Интересно отметить, что в прошлом году я поднимал перед ним вопрос о целесообразности работы в области ледников. Наш подход к Катунскому леднику был весьма показателен. Ведь Сапожников 17 дней ждал погоду, прежде чем совершить восхождение. А мы не только не имели время на ожидания, но и абсолютно не подготовлены к восхождению. Нет ни ботинок с триконями, ни капроновой веревки, ни касок, ни самых элементарных приспособлений. Ведь не полезешь же на Белуху в рабочих ботинках с геологическим молотком в руках. Я говорил, что никто с нас не взыщет, если мы обойдем ледники.

Шарковский возражал мне, говоря, что хотя формально с него и не взыщут, но как геолог он не может допустить такого пробела на карте (их площадь 200–250 кв. км).

Съехал на «пятой точке»
Съехал на «пятой точке».

И вот теперь, не получив по голове сорвавшемся камнем в ущелье М. Кокколя, чудом, как он сам говорил, уцелев, скатившись по снежному склону (ехал на «пятой точке» и толкал впереди себя лавину), безуспешно пытаясь пройти по Берельскому леднику, он практически пришел к выводу о невозможности работы в этом районе при сложившихся обстоятельствах. Подобной истории не было еще прецедента, и я не знаю, чем все кончится. Налицо пока следующее:

1. Июньский план рухнул.

2. Очерк «Белое пятно» также трещит, т.к. мало того, что я не взойду на Белуху, мы еще просто можем отступить отсюда ничего не сделав. Белое пятно так и останется белым – какой же смысл тогда в моем очерке.

3. Дождь не думает переставать, снег стаивать, а высота у нас от 2500 до 3000. Не ожидает ли весь наш сезон участь июня?

25.06.56

В 10 часов распогодило и мы вышли в маршрут по М. Кокколю. Мы – это Шарковский, Женя, Олег и я. Половину пути прошли вместе, потом разделились. Шарковский и Женя полезли на гору, а я и Олег пошли правым бортом М. Кокколя. Обнажения по нашему маршруту были только на крутых обрывистых склонах и мы, как наши славные предки, карабкались на четвереньках вверх-вниз, опять вверх, а над нами, словно в насмешку, пролегала хорошая дорога. Мы вернулись в лагерь в седьмом часу. Нас встречал отрывистым лаем Индус, да Гапонов нехотя вышел на крыльцо. Вскоре он попросил у меня уделить ему несколько минут – он хотел со мной посоветоваться и просмотреть на его подсчеты по общественному питанию. Я нашел там несколько существенных ошибок. Гапонов полез «в бутылку».

Ведя дневник, я давно хотел сделать обобщающие записи о тех, с кем мне ежедневно приходилось сталкиваться, да как-то не получалось. То я уставал, записав события дня, то просто не было повода. Теперь есть повод поговорить о Гапонове. В нашей партии он выглядел «белой вороной». Ничего не умеет, ни к чему не приспособлен. Своими функциями он считает передачу приказаний от начальника рабочим. Его приятелем в партии является Сизов.

– Очень уважаемый и авторитетный человек, – отзывается о нем Гапонов (Сизов – это человек!). Сам Гапонов очень невысокой культуры. Его главными атрибутами в городе являются – велюровая шляпа, макинтош и «министерский портфель». Его остроты примерно такие: «50% наших доцентов говорят пОртфель» (ударение на первом слоге). До сегодняшнего дня мне Гапонов представлялся двояко: с одной стороны, не приспособленный и ни к чему не пригодный человек, с другой – я видел в нем энтузиазм, желание идти в маршрут, желание что-то сделать. Но, первые же столкновения с трудностями – маршрут с Шарковским на Берельскую морену в дождь и подсчет стоимости котлового питания, вскрыли для него самого его неприспособленность к жизни и работе партии и он спасовал, принял решение уволиться и уехать к своей велюровой шляпе. Жалкое ничтожество! Конечно, куда спокойней сидеть за 300 рублей в почтовой конторе, перебирая ничего не говорящие бумажки, а потом одеть макинтош и воображать, что он человек. Ничтожество и еще раз ничтожество. И еще одну черту я подметил у него. Когда я ему сказал, что ему будет трудно материально, он ответил, что найдутся люди, которые помогут ему. Насколько я понимаю, он неоднократно (и безвозмездно) пользовался такой помощью. Иждивенчество мне также претит, как трусость и малодушие. И черт с ним, перейдем к другим делам.

Вернулся Шарковский. Злой и угрюмый. Он с Женей не прошел маршрут, мало того, чуть не угробился. Они сорвались на снежнике. Рассказывает, что все вершины, все кары забиты снегом. Пройти невозможно. Как же работать? Словно подтверждая его слова, вернулась Таня.
– Я даже не дошла до своего участка, – сказала она. – Началось с того, что мы нигде не смогли перебрести Б. Берель (это с Филиппычем-то!), а потом я заболела. Мы ее «утешили»:
– А ты думаешь, мы что-нибудь смогли сделать?

С Таней вернулся Василий Филиппович. Он подстрелил козла и глухаря. Значит, какое-то время будем с мясом.

Меня немножко беспокоит Сизов. Хотя у него и не ума палата, а все-таки жаль, что он потеряет последнее, что у него есть.

28.06.56

Когда мы ехали на поезде, Олег прочитал нам небольшую лекцию об основах альпинизма и, в том числе, о приметах устойчивой хорошей погоды. Такими приметами считались: звезды не мерцают, ночью холодно, закат красный и т.п. Но так как у нас дождей было больше, чем солнечных дней, то мы уже начали шутить по поводу этих примет. Так, например, глянешь вечером на небо – оно все в тучах, и скажешь: звезды не мерцают, завтра будет хорошая погода. Или кто-то сказал, глядя на облачность: «Лыжи! Это к хорошей погоде!». И мы каждый вечер, глядя на густую пелену, говорили: «Лыжи»!

Полет над вершинами

Так было и в ночь на 27.06. Звезды не мерцали, шел дождь и мы легли с тоскливым ощущением, что лето в этом краю вообще не наступит. Но утром «туман сел в долину» и день выдался солнечный и ясный. Мы ушли в маршруты. Мне предстояло пройти по кару левого притока М. Кокколя. Таня ушла в 3-х дневный маршрут и забрала Олега. Я пошел с Женей.

Вид с высоты

Мы перебрели приток и начали подниматься по склону. Все правила техники безопасности, как и снаряжение – отсутствовали. Единственно, что было у нас на вооружении – это собственная осторожность. Ей противостоял план, который надо было выполнять. Мы с Женей лезли по скалам посередине между небом и землей. Над нами возвышалась крутая стена, под нами – солидные обрывы. Путь пролегал через острые боковые скалы-хребтики. Ничего не зная об альпинизме, мы совершали траверс. Все это требовало много сил и напряжения и к 4-м часам дня мы прошли весьма небольшой участок маршрута и дошли до обрывов, которые простому смертному преодолеть было невозможно.

Мы сидели на острой скале, я записывал наблюдения, а Женя закусывал хлебом с маслом, когда по осыпи перед нами пролетел первый камень. Это был средней величины валун. Он летел, прыгая по осыпи и, достигнув ее подножья, улегся там в ряду с другими камнями. Мы только подумали, что не хотелось бы встретиться с ним на его пути, как по той же осыпи пронеслась огромная глыба. Она неслась со скоростью метеора, почти не касаясь земли, легко перенося свое огромное и тяжелое тело по воздуху на большое расстояние. Она пронеслась перед нами раньше, чем до нас долетел треск – звук ее обрыва. Эта глыба пролетела гораздо дальше первой и выкатилась вниз на середину заснеженной морены, оставив на снегу длинную глубокую борозду.

Прямо скажу, мне стало не по себе. Никакая храбрость не позволит человеку стать на пути слепо мчащегося курьерского поезда. То же самое думал и Луньков. Мы решили закруглять маршрут, т.к. дальше мы все равно могли пройти только метров 200. Оглядываясь наверх, не догоняет ли нас какая-нибудь «дура», мы спустились со скал вниз на морену и, прыгая с камня на камень или проваливаясь в снег по колено, осторожно отошли от опасного склона. Позади нас время от времени слышался треск срывающихся камней. Это продолжался камнепад. Оттаяло, вот и посыпалось. А вокруг все в снегу.

Мы вернулись в лагерь в седьмом часу вечера и думали, что нам попадет от Шарковского за не пройденный маршрут. Но Шарковского в лагере не оказалось. Он с Василием Филипповичем уехал на Верхний Лагерь. Приехал он примерно через час после нашего прихода и на мое сообщение сказал:
– Я видел ваш маршрут и так и думал, что вы дальше этого места не пройдете.

Потом он сообщил, что Верхний Лагерь и горы и вообще все вокруг в глубоком снегу и что он принял решение снять отсюда партию и перебросить ее на Калмачиху. Там высоты поменьше и снега не должно быть. Для меня он приготовил «сюрприз». Он с Филиппычем и Женей решил пойти Черной Берелью через Чиндагатуй и верховья Калмачихи, а меня с караваном пускает в обход через с. Берель. Исполнять обязанности начальника партии в течение 4–5 дней меня не очень обрадовала, но… другого выхода не было. И мы пошли в баню. Баня по-черному на берегу ледяного Кокколя. Мы парились, выскакивали, окунались в воды Кокколя и снова лезли на полать. Здорово, исключительно!

Банька
Банька.

А сегодня камералили, комплектовали вьюки. Филиппыч съездил на Итольгон, разыскал лагерь Тани и сказал, чтобы они возвращались. Из Берели получена радиограмма: прибыла машина с грузом и с ней двое в нашу партию – ст. инженер-геофизик Леонтьев и некая Костровская. Даже Шарковский не знает, кто она и зачем и на какую должность едет к нам. А погода, словно насмехаясь, установилась отличная, и Белуха краешком выглядывает из-за хребтов – чего она дожидается?

Гапонов поинтересовался хуже ли дорога по Калмачихе той, по которой мы ехали? И когда узнал, что никакого сравнения (в самом деле, тележная дорога – это не заросшая тропа по ущелью) – глаза его округлились от удивления. он считал, что хуже быть не может. Но то ли еще будет. А вот очерк мне остается написать только о том, как я не смог написать его.

Кокколь – Берель. 30.06.56

Мы отступили. Первую битву человека с природой выиграла природа.

Дорога от Кокколя до Берели прошла снова перед нашими глазами, но только в обратном порядке. На что я обратил внимание:

1. Как только мы спустились с Кокколя в долину Берели (300 м ниже), как уже стало настолько тепло, что я снял рубашку. Наверху, даже в солнечные дни, я и думать не мог позагорать.

2. Дорога стала много суше.

3. Яркие пионы зацветали в верховьях Берели, а в низовьях уже ссохлись, сморщились.

В районе села Берели (еще 500–600 м ниже) стояла изнуряющая жара. Неопытному человеку трудно поверить, что мы не смогли работать наверху из-за снега.

Не успели мы приехать в Берель, как нас догнал Шарковский. Они бродили Берель, чуть не утопили лошадей, замочили все продукты, спички, порох и вынуждены были вернуться.

Рина
Рина.

Получил письма из дома и расстроился. Такая безысходчина, что хоть топись. Неужели Рина, та самая Ринка, которая считалась бесенком в армии, теперь способна только на то, чтобы гулять с Илюшкой и ждать очередную получку? Да и хоть получка была бы достаточная, а то копейки.

Костровская оказалась студенткой Львовского Университета. Приехала на практику после 3-его курса. Ездить верхом не умеет, плавать не умеет, к полевой жизни не привычна. Ничего не скажешь, выбрала место для практики: Алтай, экзотика!

Тропа по Калмачихе. 05.07.56

Шарковский сказал: «Не то, так другое». – Эту фразу можно поставить заголовком следующего раздела моего очерка. Не снег, так бездорожье, крайняя залесенность, сложность транспортировки и т.д. Но, по порядку!

Брод через Калмачиху оказался на редкость чудесным – переезжая, можно читать газету. Дальше нас повела хорошая тропа, виденная мною ранее у глубокого брода. Я шел в маршрут с Димой Леонтьевым. Он старший инженер-геофизик экспедиции, но, пока не приехали геофизики-студенты, временно замещает их. На вид Леонтьев – молодой, лет 25–26, несколько полный и рыхлотелый, отпускает «полевые» усы с бородой, т.е не бреется в поле. В маршруте он оказался очень подвижным и опытным. Несмотря на высокий административный чин, он весьма тщательно и добросовестно исполнял все коллекторские и геофизические обязанности, и я был весьма им доволен.

Мы привязали лошадей у тропы в начале нашего маршрута, а сами полезли в гору. Склон представлял собой ряд скалистых стенок одна над другой, и мы лезли, цепляясь как обезьяны, поминая ботинки с триконями, которые остались лежать на складе (40-й размер и свыше 300 руб. стоимость) и нашу администрацию, которая хотя и заботится о нас, но еще недостаточно.

Должен сказать, что за 10 лет работы наше снабжение значительно улучшилось. Мы все, включая рабочих, имеем хорошие спальные мешки с двумя вкладышами каждый, у нас у всех лошади и хорошие кавалерийские седла, значителен комплект новых вьючных седел, палаток и пр. Рацион питания составляют доброкачественные концентраты и консервы. А ведь я помню время (1946 г.), когда спальники (на вате) выдавались только ИТР и без вкладышей, когда была одна лошадь на двоих, а седло на троих, когда сидели на затирухе и т.п. И все же, окончательное доброкачественное снаряжение экспедиции – это вопрос будущего. Тем более специального снаряжения. И вот мы карабкаемся по отвесным скалам без всякого предохранения, в рабочих 100-рублевых ботинках и с геологическим молотком в руке. Я думаю, что даже в старину геологи не ходили так бедно.

Над скалами, на нашем пути, лежал лес, заваленный буреломом, затем стланик и карликовые деревья, которые иссекли мне ноги до крика, затем курумы. Мы уже влезли на самую вершину, совершив подъем около 1200 метров, когда нас накрыла гроза. Прямо наваждение какое-то: стоит только вылезти на вершину, как начинается гроза. Со всех сторон бухало. Потом так дало около нас, будто земля треснула. Заяц от облавы не бежит так стремительно, как мы с Димой спускались по осыпям. В обратном порядке прошли курумы, стланик, бурелом (ой, какой бурелом!), скалы. В 7 часов вечера мы спустились к Калмачихе. И тут началось совершенно невероятное. Дно долины Калмачихи оказалось настолько завалено делювиальными свалами и буреломом, что идти по нему не было никакой возможности. И все-таки мы шли. На нас лила вода со всех веток. Местами мы просто брели по самой Калмачихе. Мы торопились. Надо было до темноты подойти к нашему броду и перебрести его. Около 9 часов вечера мы подошли к лошадям. До брода было еще около часа ходьбы. Но мы были так измучены, так мокры и голодны, что не могли пойти дальше не перекусив. Банка баклажанной икры и четверть булки хлеба исчезли в такой промежуток времени, что со стороны, наверное, показалось бы, что мы и вовсе не останавливались поесть. В 10 часов 10 минут мы вышли к броду. Вода поднялась, но раздумывать не приходилось. Темнело. Я сходу вошел в реку. Лошадь мою стало сносить. Все же мы благополучно перебрели. Как сказал кто-то:
– Какая это вода, если она за стремя не хватает. Вот, когда седло заливает, – это вода.

Брод на лошади
Брод на лошади.

Седла не заливало, но мы и так были мокры до пупка. В лагерь вернулись уже в темноте. Кода подъехали, я крикнул:
– Выверните меня наизнанку и повесьте сушиться!
Переоделись, поужинали, попробовали просушиться – ничего не получилось, и мы легли спать.

На следующий день, т.е. вчера, сушились до полудня, затем выехали вверх по Калмачихе с расчетом, что, если быстро проедем до намеченного для лагеря места, то сделаем хотя бы часть маршрута или хотя бы один маршрут на двоих. Но все сложилось иначе. Мы доехали до места предполагаемой остановки и это место нас не удовлетворило. Кроме того, было уже 4 часа и в маршрут идти было поздно. Мы проехали дальше и на расстоянии одного часа езды нашли чудесное место для лагеря. Расположенное на берегу Калмачихи, у брода, удобное для работы на все четыре стороны, с хорошими лугами для лошадей и сухим лесом. Словом, все как нельзя лучше.

Луньков и Леонтьев остались подготовить лагерь, а я и Шарковский выехали в обратный путь навстречу каравану, помочь ему в переходе и указать место остановки. Долго ли, коротко ли, мы встретили караван. Около одного из ручьев на спине, а точнее на вьюках с радиостанцией, вверх ногами лежала лошадь, а около нее беспомощно суетились люди. Мы с Шарковским сходу ринулись к лошади и, освободив ее от вьюков и седла, перевернули ногами с верхнего участка склона, куда она, естественно, не могла встать даже порожняя, на нижний, где она сразу вскочила на ноги. Но вьючить ее уже было нельзя – лошадь выбилась из сил. Шарковский распорядился отдать под вьюк мою кобылку, «Холеру», а я взял иноходца, который, кстати, являлся моей сменной лошадью.

Наконец, с нашей помощью караван перебрался через ручей и пошел дальше, но не было Толи-II и Юры. Они где-то очень сильно отстали с вьючной лошадью, и мы с Шарковским продолжали свой путь на запад, вслед уходящему солнцу. А караван ушел на восток.

Долго ли, коротко ли, вдруг мы встретили на тропе лошадей под казачьими седлами и незнакомых мне людей – девушку и двух парней. Я подумал, что это лесоустроители, мы знали, что они работали по Калмачихе, но это оказались наши студенты-геофизики и девушка-геолог, та, которую мы ждали – Галя. Они сообщили нам, что лошади, которых мы ищем, сорвались с обрыва и Василий Филиппович их вытаскивал.

Василий Филиппович с караваном не шел. С ним в Берели произошла обычная история – он подвыпил. А этот дурак, Гапонов, повел лошадей без проводника. Он, видимо, полагал, что это Язевская дорога?! Как только Гапонов вышел из Берели, туда пришла машина ЗИС-151. Привезла нам троих – Вадима Щербину, Галю и Толю-IV, четыре бочки бензина и все! Продукты – ёк.

Василий Филиппович вышел с новенькими на следующий день и, хотя у него оставались одры, а не лошади, догнал караван и, как видно, вовремя. Когда мы с Шарковским подъехали, лошади уже снова стояли на тропе и завьючка подходила к концу. И вот мы вновь тронулись в путь, но теперь на восток. Я ехал впереди, передо мной вилась широкая, выбитая нами и караваном тропа и я ехал, не очень вглядываясь в нее, а так, мечтая не помню о чем и прикидывая, успеем ли мы добраться засветло до лагеря. Вдруг окрик Шарковского остановил меня. Оказалось, что караван сбился с тропы, проложил новую куда-то в сторону, а я пытался ехать его следом. Мы разделились. Я повел второй караван истинной тропой, а Шарковский поехал догонять караван Гапонова.

Они от ручья, где мы их встретили, прошли по тропе всего метров 300–400, а потом сбились. Долго ли, коротко ли ночь прихватила нас как раз на месте первого предполагаемого лагеря. Шарковский с запоровшемся караваном ночевал ниже нас по склону, но это, казалось бы, небольшое расстояние, пройти ночью было невозможно: болото, бурелом, крутосклонные ложки. Мы расседлали лошадей, кинули на землю спальные мешки (у кого они были), посидели у костра, съели одну банку рыбных консервов на 9 человек и легли спать. В 6 часов утра меня поднял Шарковский. Он пробрался к нам и мы все пошли к каравану Гапонова. Они ночевали на какой-то плоской скале, не имея места, где лечь как следует. Гапонов выглядел жалко. Он пытался что-то объяснять. Ему вчера здорово влетело от Шарковского. И действительно, он совершил три грубых ошибки:

1. Уехал без проводника.

2. Не имел в караване замыкающего, не ждал отставших и, если бы не Василий Филиппович, трудно сказать, чем бы окончилась эпопея Толи-II и Юры.

3. Потеряв тропу, он не вернулся по своему следу, а продолжал на ночь глядя ломиться в тайгу. А по тайге ходить в велюровой шляпе мало, надо иметь еще и голову.

Долго ли, коротко ли, прорубая тропу и кляня Гапонова, мы вывели лошадей на тропу, а оттуда провели их к лагерю. И тут встала новая проблема: маршрутчики, возвращаясь, могли пойти по караванному следу. Я снова сел на лошадь и в третий раз поехал по этой тропе, выехал к месту отворота каравана, развесил там «литературу» – записки: «Тропа влево, правый след ложный», «Торопитесь, мы вас ждем и беспокоимся», «Так держать!», «До лагеря полтора часа езды», «Тропа местами залита водой, будьте внимательны!» А на караванном следе: «Стоп! Ни шагу дальше, след ложный, – тропа проходит слева». Потом я с лошадью стал ходить по нужной тропе, вытаптывая ее шире караванного следа. И только, когда тропа стала как Язевская дорога, поехал домой в лагерь.

Вскоре после меня приехали Таня и Алла. Сообщили, что Сизов потерял лошадей и сутки искал их. И что им было очень приятно идти по нашему следу, читая оставленные записки. Думаю, что и Ритуля, и Олег, и Сизов, и Рая, когда пойдут завтра, тоже будут довольны. И я тоже доволен, хотя устал дьявольски, почти не спал и не ел. И формула Шарковского: «Не то, так другое» – остается в силе.

Когда все возвратились в лагерь с караваном, я спросил у Лунькова и Леонтьева (они рыболовы): «Уха готова?». «Нет!» – ответили они. «Ну и не надо! – сказал я, – Мы и так нахлебались».

Таня сообщила мне потрясающую новость – Сизов в маршруте пытался приставать к Алле. Девчонка две ночи не спала. Таня забрала ее у Сизова, оставив ему на день Олега. Вот кретин! Вот идиот! Девчонка ехала в партию, первый выезд, светлые надежды и вдруг – бац! Ничего себе первые впечатления.

Когда Олег с Сизовым вернулись, я сказал Олегу: «И ты привез его живым?».

Случай с Аллой – последний толчок. Теперь я твердо решил написать о Сизове рассказ. Что-нибудь вроде: «Филон-рационализатор» или «Лошадиная история», рассказ о человеке, имеющем диплом, но абсолютно не отвечающем требованиям производства. И, тем не менее, такой человек переходит из одной организации в другую и никто не выгонит его взашей, потому что у него диплом.

Калмачиха. 03.06.56

Шарковский разделил, наконец, съемочный и транспортный отряды. Мы вчера вышли на Калмачиху и завтра, после двухдневных маршрутов, должны встретиться на условленном месте. В это место должен прийти и караван. Поведет его Гапонов. Мы вчера проехали половину пути. Тропа нормальная, но интересно, как она ему глянется после Язевской дороги. Алла Костровская ехала с нами. Шарковский дал ее в пару Сизову. На лошадь она села в первый раз, а Сизов (третий акт комеди-франсес) нагрузил ее всем своим барахлом. Да и не уложил-то барахло как следует. Пришлось Шарковскому вмешаться и повыкидывать кое-что из запасов Виктора Ивановича. Тем не менее, он сунул Алле палатку, а в палатку свои сапоги. Ему, видите ли, удобнее ехать в сандалиях.

Гапонов, с видом бывалого геолога, явился около Аллы и сказал ей (еще в Берели): «Вам исключительно повезло. – Это по поводу ее назначения к Сизову, – Виктор Иванович – это человек!».

Смотреть, как Алла ехала верхом, было свыше человеческих сил. Я некоторое время «конвоировал» ее, потом поехал догонять ушедших вперед товарищей, остановил их, и мы подождали пока Сизовцы догнали нас. Потом они отставали еще два раза, а потом мы расстались. Таня, Сизов и Ритуля с подопечными ушли на приток Калмачихи Фомину, а я и Шарковский поехали дальше вверх по Калмачихе.

Караван на тропе

К вечеру поставили общий лагерь, натянули две альпийки. Мне, а завтра Шарковскому, надо бродить Калмачиху, и мы поехали посмотреть броды. В месте, где мне надо бродить, нашли выбитую звериную тропу и звериный брод через реку. Но, как говорят, и как в действительности, пусть в этом месте медведи бродят. Глубоко и вода кипит меж огромных камней. Мы посидели с Шарковским на берегу. Место исключительно красивое и дикое. Потом поехали искать другой брод. Нашли место, где река шире и мельче, только на середине небольшая быстринка и спуск к реке очень плох. Возможно, поэтому звери и бродят выше.

Брод

Сегодня мне надо бродить. Вечер вчера был чудесный, мы сварили шикарный ужин, сейчас варится завтрак, а у меня из головы не идет брод. После того, как в 54 году у меня в отряде на Катуни сшибло человека с лошади, я отношусь к переправам с исключительным недоверием.

Калмачиха. 11.07.56

Даешь Калмачиху! Под Этим девизом прошли последние пять дней. Наконец, мы дорвались до настоящих маршрутов. И, как водится, сразу нагрузка выше головы. 7, 8 и 9-го я с Димой и Толей-IV ходил в маршруты в истоках Калмачихи. Кары, крутые травянистые склоны, скалы, снежники, осыпи – к концу 9-го я уже еле тащил ноги. Ходить с Димой Леонтьевым очень хорошо. Он имеет опыт работы в горах, физически вынослив и силен. Часто он шел впереди меня, выбирая дорогу. Это значительно облегчало мне работу. В общем, все было хорошо. Только все тот же Сизов, который стоял со мной общим лагерем, несколько «разнообразил» спокойный фон работы. В первый день работы он в маршрут не пошел. Во второй обежал 20 км. На третий полез на «контакт». Возвратясь в лагерь, я с удивлением узнал, что он лазил на мой «контакт», да и то не долез до него.

Алла ходила с Таней и Олегом. Таня говорит, что она способная девчонка, имеет хорошую теоретическую подготовку, но очень изнежена и не приспособлена к полевой жизни. Это подтвердилось и вчера вечером. Мы устроили «ташкент» и все сидели у огня, не было только Гали и Аллы. Я пошел позвать их. Они сидели в темной палатке. Алла плакала. Этот дурак Гапонов что-то брякнул ей, а она все принимает близко к сердцу. Я стал успокаивать ее, а она плакала и говорила, что не пойдет к костру, а если бы был свет в палатке, она лучше бы писала письмо маме – единственному человеку, который никогда не обидит ее. Она так напомнила мне Надю, что я пообещал ей, когда она будет в Москве, дать прочесть «Жизнь и камни». К костру я их все-таки вытащил, но впечатление у девчат пока безрадостное. Они чувствуют себя отдаленными и обиженными. Одиночество! Тяжелая болезнь, от которой может излечить только близость какого-то одного определенного человека. А если такого человека рядом нет? Как быть?

Перевал на Чиндагатуй. 12.07.56

Вчера вышли из лагеря в 5-дневный маршрут. Лагерь будет перебрасываться отдельно на Черную Берель. До истоков Калмачихи доехали быстро. Небольшой отрезок в 1,5–2 км преодолевали 3 часа. Тропка еле видна, вьется по курумам, по кустарнику. На перевале оказалось совсем плохо. Еле-еле провели лошадей по гранитным развалам. Даже Шарковский задумался – каравану здесь не пройти. Особенно без нас. Решили, что караван пойдет на Черную Берель через села Берель и Рахмановские. Путь как будто более дальний, но более верный.

Лагерь в горах

На спуске в притоки Чиндагатуя мы разделились. Шарковский с «хивой» поехал дальше, а я и Ритуля с напарниками остались. Будем делать этот кусок. Огляделись – кругом ни деревца, одно болото и скалы. Все-таки стали ставить лагерь. Нарубили стланика, корявого и сырого, на смешных низких «витых» кольях натянули две палатки, развели костер, сварили ужин. Палатки поставлены на более или менее (а скорее менее) ровном пятачке, но уклон все же чувствителен. Я всю ночь сползал вниз, а потом карабкался наверх. В общем, одну ночь перебедовали. Хочу быстренько обежать свой кусок (одни граниты) и завтра сняться отсюда.

Несколько слов о Ритуле. Я опасался, что с потерей Пантелеева мы потеряли как работника и ее. Опасения оказались неверными. Наоборот, сознание ответственности за двоих и другие обстоятельства заставили ее более активно относиться к работе, проявлять к ней большой интерес.

13.07.56

Лагерек на болоте. Тучи комаров. Лошадей пасти негде. Привязали на склоне, так две оторвались, а третья захлестнулась веревкой и чуть не удавилась. Вчера вечером свыше двух часов варили суп. Карагальник – карликовая ива – это не газовая плита! Вчерашний маршрут прошел, но сегодняшний остался на сегодня. Болото навевает тоску. Пути назад нет. Путь впереди неизвестен – болото и брод через Чиндагатуй. Собираются темные тучи – вероятно, будет дождь. Партия далеко – до нее еще три дня. Ритуля с Раей сегодня уезжают от нас – они закончили этот участок.

Как бы я хотел сейчас быть уже в Чиндагатуе.

В накомарниках
В накомарниках.

…И был день, и был дождь, и было очень плохо. Мы сняли лагерек и шли по болоту и кустарнику, без тропы, в неизвестности – что впереди? Участок моего маршрута скрыт туманом и дождем. Дима Леонтьев сейчас уже в Берели. В таких случаях он любил говорить: «Нет, это не Рио-де-Жанейро и в белых штанах здесь не ходят».

Мы вышли за рамку своей территории, а вокруг было все по-прежнему: болото, кустарник. Ни воды для питья, ни травы для лошадей, ни дров для костра. Наконец, под камнем на небольшой высотке обнаружили воду, неподалеку кой-какой кустарник. Травы нет, но что делать? Остановились. Рита и Рая поехали дальше. Мы пожелали им счастливого пути: «Счастливого пути! Хорошей дорожки!» – только тот, кто сам бродил по горам без троп и дорог, кто сам должен пройти по следу товарища, кто знает, какие трудности и опасности ждут геолога на неведомом ему пути – только тот вкладывает в эти короткие слова напутствия искреннее чувство, искренние пожелание, т.к. он желает товарищу то, что желал бы самому себе: «Счастливого пути! Хорошей дорожки!».

Мы с Толей-IV остались одни. Лагерь, который стоял выше, казался теперь раем. С трудом выискали местечко, где можно было поставить палатку. Поставили – пол сразу стал влажным от сырости. Под дождем сварили обед (он же завтрак – ведь мы вышли не поев), залезли в мешки и заснули. В 4 часа проснулись – светит солнце, погода хорошая. В маршрут идти поздно. А жаль. Но хоть отдохнул немножко. Во мне уже накопилась такая хроническая усталость, что вчера я еле ноги притянул из маршрута. Но за сегодня мне от Шарковского влетит: выполнение плана – государственный закон – радировал ему Клочко в ответ на июньскую сводку. Но я прикинул по карте, если к 15.07 все, что намечал Шарковский будет выполнено, то июльский план уже есть. Ладно! Завтра с утра в любую погоду в маршрут и потом длинные ноги через Чиндагатуй на Черную Берель. Хоть она и Черная, а все-таки родная – там лагерь, там люди, там свои.

Лагерь на болоте – Чиндагатуй – Черная Берель. 17.07.56

Лагерь – это маленькая крепость, из которой человек совершает вылазки во вражеский стан Природы. За тонкими парусиновыми стенками, в кругу товарищей он чувствует себя в безопасности. Сюда не ударит молния, не забредет хищный зверь, не скатится сорвавшийся со скалы камень.

И лагерь на Черной Берели стал нашей мечтой. Хорошо работать, когда знаешь, что в конце маршрута ты выйдешь на тропу, которая ведет в лагерь. Но мы были между небом и землей, между Чиндагатуем и Калмачихой, впереди лежала территория без троп и притом территория чужого планшета, до лагеря на Черной Берели было 30–35 км – расстояние приличное даже для хорошей дороги. Поэтому неудивительно, что Толя Ютцев предложил мне поднять его 14.07 утром в 5 часов. Он брался приготовить завтрак с тем, чтобы в 7 часов мы уже вышли в маршрут.

Толе 21 год, в экспедиции и на Алтае в горах он впервые. У него еще такие мальчишеские представления (а, точнее, никаких представлений) о своих производственных обязанностях. Он даже здесь, в горах, на работе чувствует себя студентом МГРИ, счастливым обладателем мотоцикла, что «несомненно» делает его выше в собственных глазах его товарищей. Этакий аристократ на мотоцикле. И он решился встать в 5 часов.

Должен оговориться, что подобное поведение присуще всем молодым людям, студентам в частности, попадающим в экспедицию. Они считают, что их обязанность, скажем, ходить с прибором – как у Ютцева (радиометр), а ставить палатку, готовить дрова, варить ужин, нести в маршруте рюкзак с образцами, комплектовать караван, завертывать образцы и многое другое – это должен делать кто-то другой, но не они.

Итак, я разбудил Ютцева в 5 часов 20 минут. 10 минут он потягивался, потом вылез из мешка. Я вновь задремал. Время шло. Мои часы показывали уже 7 часов утра, когда я окликнул его:
– Толя, готово у тебя?
– Нет, – ответил он. – Я еще только чищу картошку.

Я вылез на свет божий и стал ему помогать. Медлительность вообще свойственна людям, не привычным к полевой жизни, но 1,5 часа… Я спросил его, что он делал столько времени. Ютцев даже как будто обиделся. Он не терял ни одной минуты. Он размялся, потом умылся, потом перевязал лошадь на новое место, потом разжег костер, потом… В 8 часов 30 минут мы вышли в маршрут. Нам предстояло обойти по подножью каров, проследить контакт гранитов с роговиками и не позже 3 часов вернуться к нашей палатке – иначе бы мы не успели проехать за Чиндагатуй.

Нечего и говорить, что в этом маршруте я больше думал об обратной дороге, чем о той, по которой шел. К тому же у меня разболелся палец на ноге. На обратном пути я уже не шел, а ковылял. Дойдя до палатки, я сказал Толе: «Сейчас я полчаса буду помирать». Я действительно пролежал с полчаса, но перед этим я разулся и увидел, что палец у меня нарывает и здорово.

В любом другом положении человек не стронулся бы с места. Но мы были на необитаемой земле, нам хотелось поскорее в лагерь на Черную Берель и, потом, сколько не сиди ничего не изменится, только кончатся продукты. И я кончил «помирать». Надел на больную ногу здоровенный горный ботинок, и мы с Толей стали собираться. Сложили палатку, заседлали лошадей, перекусили и тронулись в путь. Перед нами было два направления, по которым можно было идти. Слева шла слабая тропка и терялась где-то в кустарнике; справа – след прошедших впереди нас товарищей. Ритуля тоже ушла вправо. След был виден достаточно хорошо, но идти было достаточно скверно. Кустарник, курумы, болота, крутые скалистые склоны – я шел впереди, ведя в поводу лошадь. Толя следовал за мной.

Надо сказать, что в первом маршруте он попробовал первым перейти речку по камням, шлепнулся в воду и, благодарение господу, его не снесло. После этого, он послушно следовал все время позади меня, а если ему и случалось выходить вперед, то останавливался, ждал и всегда спрашивал, в каком направлении и куда идти. Нога моя болела, но я продирался все вперед и вперед и думал только, как хорошо, что караван отправили через Берель. По этой дороге они бы не собрали ни одного вьюка.

По хорошей тропе…
По хорошей тропе…

Наконец, мы выбрались на хорошую тропу, которая привела нас к броду через Чиндагатуй. По другой стороне пролегала колесная дорога, которая долго ли, коротко ли привела нас к руднику Чиндагатуй. Я ехал верхом, разглядывая суровые скалы, белые снежники на них и думал о Борском. Именно в этом месте, на этих скалах и этих снежниках он разбился в прошлом году.

Домики рудника серые, заколоченные безжизненно стояли на высоком бугре. Мы проехали, не заезжая к ним. Чья-то одинокая собака облаяла нас сверху. Чьи-то лошади паслись внизу на болоте. Но людей не было. Все вокруг было мертво и безжизненно. Мы пересекли болото и вышли на тропу, которая вела к озеру Алахинскому, намереваясь пройти до ночи еще км 10–12, как вдруг позади послышался крик. Мы обернулись. У домиков стоял человек в красной рубашке и кричал нам. Мне показалось, что он кричал: «Давайте назад!». Мы отъехали от домиков уже довольно далеко, пересекли болото, кроме того, нога моя привела меня в состояние такого перенапряжения, что стоило бы мне только остановиться, как я уже не смог бы сдвинуться дальше.

И у меня не было ни малейшего желания возвращаться назад, чтобы выяснить, что возвратиться надо было потому, что какому-нибудь сторожу рудника нужна была заварка чая. Правда, я предполагал, что здесь могли находиться алмазовцы, но что мне было до них? Итак, я продолжал продвигаться вперед, но, правда, медленнее.

Человек на бугре продолжал кричать нам, потом я увидел, что он спускается и направляется к нам. Я остановился. Мы перекрикивались, но что именно мне кричали, я не различал. Вдруг я услышал, что человек зовет меня по фамилии. Значит, это была не случайность? «Даже если это были алмазовцы, – подумал, – может быть у них есть какое-нибудь дело до нас?». И потом, перспектива переночевать в гостях у соседней партии тоже не так плоха. Я повернулся и пошел навстречу человеку, который уже верхом на лошади продолжал нас нагонять. И вот, когда мы сблизились, я вдруг увидел, что это был Шарковский.

Чиндагатуйский молибденовый рудник
Чиндагатуйский молибденовый рудник.

Откровенно говоря, я обрадовался. Впереди у меня был еще один маршрут, который из-за ноги пройти не смог бы, да и веселее ехать группой, чем поодиночке. Мы сблизились. Оказалось, что на руднике и Таня и Ритуля. С нами стало восемь человек. Мы вернулись к домикам. В них обитали алмазовцы, но партия вся была в разъезде, здесь были только повариха и конюх.

Я разулся и начал «помирать» вторично. Палец мой выглядел еще хуже. Меня знобило. Ходить я не мог. Шарковский все-таки заставил меня сходить вымыть ноги, а потом сделал мне перевязку с мазью Вишневского. Он не пожалел ни бинта, ни ваты, и получилась такая перевязка, словно у меня оторвало пол ноги.

На отдыхе

Таня и Ритуля приехали из маршрутов поздно. Шарковский и Луньков наловили рыбы – штук 200 хариусов. На ужин сварили уху и гречневую кашу с мясом. Сидели за столом, в тепле, пили чай с вареной сгущенкой, блаженствовали.

На следующее утро, когда я сидел и смотрел куда-то вдаль, Шарковский спросил меня:
– Ты что загрустил?
– Я не загрустил, – ответил я. – Просто я сижу и с удовольствием думаю, что сегодня впереди поедешь ты, а не я.
Свинский ответ, но мы оба засмеялись, потому что я сказал святую правду, и мы оба знали, что первому ехать гораздо тяжелее, чем любому за ним. А Шарковский, надо сказать к его чести, никогда не уступит никому другому тяжелого участка.

Молибденовый рудник
Молибденовый рудник.

Тропа от Чиндагатуя к Алахинскому перевалу была хотя и видна, но достаточно плохая. Километрах в 10 от рудника встретили Сизова и девчат – Галю и Аллу. Дальше поехали все вместе. Ехали и с тревогой поглядывали на перевал – там лежал снег. Перед перевалом нас застигла гроза. Молнии раскалывали небо над головой и били в соседние вершины. Дождь с градом был страшнейший. Мы остановились, сбились в кучу – кони и люди – и стали пережидать грозу. Через полчаса можно было ехать дальше.

Снег на перевале оказался не очень глубоким. Он лежал отдельными, правда, большими, пятнами. Некоторые из них мы объехали, а по некоторым проехали прямо на лошадях. Было только очень холодно.

На Черной Берели не оказалось леса. Мы проехали уже место, намеченное под стоянку лагеря, а впереди все еще простиралась голая широкая долина, заболоченная посередине и заросшая низким кустарником по краям. То, что лагеря не оказалось на условленном месте, нас не удивило – не было леса, следовательно, нельзя было ставить и лагерь. Но оправдание не служит утешением. Снова пошел сильный дождь.

И вот мы увидели двух всадников, едущих нам навстречу. Это были Игорь и Толя-II. Велико же было наше удивление, когда оказалось, что они едут к месту, где была назначена стоянка лагеря. Игорь шлиховал Калмачиху и ехал, как и караван, через село Берель. Значит, если на его пути не оказалось лагеря, то, где же он? Сначала мы шутили, что едем разыскивать «пропавшую грамоту». Олег рассказал альпинистскую историю о следах, которые вели в бергшрунт – горную трещину и там исчезали. Я сказал, что наш отряд из поисково-съемочного превратился в поисково-спасательный. Но шутки скоро утихли. Лил дождь, надвигалась темнота.

Хариусы
Хариусы.

Мы уже проехали от места предполагаемой стоянки километров 10–12, уже пошли по бокам деревья – одиночные и группами, а лагеря все не было. Таня высказала общее предположение, что, наверное, это опять Гапонов завел лагерь не туда, куда следует. В десятом часу вечера, в сумерках решили остановиться на ночлег. Где лагерь? – было неизвестно. Необходимо было до темноты успеть поставить палатки и запастись дровами, чтобы сварить ужин. Спустились к реке, привязали лошадей. Люди кинулись по дрова, я с топориком – вырубать колья. Кто-то попробовал надергать на «мушку» хариусов на жареху.

Один Сизов не принимал участия в общем деле. Сказал, что поедет дальше по тропе, поищет лагерь. По его мнению, лагерь все же должен стоять где-то дальше. Мы его не держали. Но дальше была территория, заснятая нами в прошлом году, и ставить там лагерь не было никакой необходимости. Так или иначе, Сизов уехал. «Сизов с возу – кобыле легче!» – жестко пошутил кто-то.

И вот, когда третий кол, обструганный и ровненький, лег к моим ногам, я услышал возглас: «Ракета!». Кричал Толя-II. Побросали работу, ждали – может быть, выстрелят еще. Нет, сигналов больше не было. Но ракету видели еще Толя-IV и Алла. Решили ехать. Минут через 15 навстречу нам выехал Василий Филиппович, а еще через 15 минут мы были в лагере. Он стоял в устье Аракана. Как же лагерь очутился в этом месте? Гапонов объяснил так: у Рахмановских сорвались две вьючные лошади. Пока он их вытащил, перевьючил и догнал караван, последний уже стоял на этом месте и лошадей расседлывали. Василий Филиппович сказал так:
– Мне сказали стать на Черной Берели, а где, не сказали. Я и стал, где лучше.

Гапонов каялся и говорил: «Да, я виноват». Вид у него был жалкий. Я сказал ему:
– Ну, хорошо, можно поставить лагерь в любом месте, тем более, что выше по Черной Берели нет леса, но как не подумать, что мы вас будем искать, как не оставить «маяка» или не развесить записки с указанием, где вы? Ведь вы шли по нашему следу на Калмачихе, сколько я вам записок оставил?
– Да, я ошибся, – сказал Гапонов, – но ничего, все это школа…
Дорого дается нам его «школа».

Гапонов привез мне письмо от Витюшки. Пишет, что «устроился хорошо». А вот от Рины нет писем. Скоро два месяца и всего одно письмо.

Арасан. 20.07.56

Карта. Когда пройдены первые маршруты, когда произведены первые наблюдения, появляется необходимость обобщить виденное, сравнить факты, сделать какие-то выводы. Назначается камеральный день – день обработки полевых наблюдений. На пока еще чистый лист топографической основы выносятся линии маршрутов, цветными карандашами проставляются индексы пород, наносятся элементы залегания пород и т.п. Черновая работа сделана. Теперь, глядя на карту, сразу видно, где, скажем, фиолетовые сланцы – они намечены фиолетовым карандашом, где зеленые песчаники – зеленый карандаш, где граниты – красные крестики и т.п. Стрелочки элементов залегания показывают: здесь породы наклонены в одну сторону, а здесь в другую, противоположную – значит вырисовывается перегиб пласта в виде «горба» – антиклинальная структура, как говорят геологи. Если одинаковые породы наклонены друг к другу образуется прогиб, вроде «седла» – вырисовывается синклинальная структура. По точкам (цветным) и элементам залегания проводятся цветные линии. Теперь структуры одевают, видно, как в одном месте земля прогибалась, и прогиб заполнялся иными породами, в другом выгибалась и размывалась, обнажая лежащие еще глубже более древние породы.

Но не всегда просто произвести такую интерпретацию. Земля живая. На протяжении своей многомиллионной истории она не раз сминалась в складки внутренними силами, разрушалась, выравнивалась внешними процессами, трескалась и отдельные ее части смещались относительно друг друга. Породы изменялись под влиянием давления, температуры внедряющейся из земных глубин расплавленной магмы, трения подвижек и т.п.

Не сразу и не все может объяснить геолог. Позже, зимой, ему на помощь придут анализы лабораторий, обобщающий обзор более широких пространств, научная литература, микроскоп, а пока перед ним возникает то, что мы называем «загадками природы». И решить их надо на месте.

Бывает, что никакая камералка зимой не восполнит пропущенного маршрута, непродуманно нарисованной линии. И вот, когда «замеры» не бьют, когда показания одного геолога не сходятся с показаниями другого, – соседа, – когда возникает неясность, а нужно найти «объяснение положенным на карту фактам, тогда-то и требуются от геолога все его знания, все умение ориентироваться в сложной обстановке исторических, давно минувших процессов развития земли, оставивших сейчас на своей поверхности лишь слабые полустертые следы. Бывает, приходится идти в повторные маршруты; бывает, что много дней уходит на составление «разрезов» – детальное изучение отдельных, наиболее важных и типичных участков, но так или иначе геолог не уйдет с «поля», не получив нужного ответа.

Нужно еще заметить, что теория синклиналей и антиклиналей все более признается устаревающей, ей на смену идет Вегенеровская теория развития земли, основанная на дрейфе континентов. Но, пока мы работаем по старой…

И вот кусок сделан. Теперь можно смотреть на него со стороны, читая землю как книгу. На карте отражено все: и состав пород, и их возраст, и структура. И если есть где-либо полезные элементы, а на них составляется особая карта, то, глядя на карту геологическую, можно уверенно сказать, где и как их надо искать, сказать о законах распространения полезных ископаемых на исследованной территории.

Но процессы формирования земной оболочки, так называемой, литосферы, остались областью давно исторических времен. Ее формирование и, в частности, «лика земли» происходит все время, непрерывно, и в настоящее время. Эти процессы находят свое отражение на особой карте – геоморфологической. На «лике земли» с особой силой и наглядностью сказываются противоречивые силы, формирующие земную оболочку.

Внутренние, так называемые, эндогенные силы пытаются вспучить землю, разбить ее на «куски», поднять. Это силы тепла и давления, находящиеся в сердцевине земного шара и ищущие выхода наружу. Это они сотрясают землю землетрясениями, поднимают равнины под небеса, образуют гигантские трещины, в которые проваливаются материки или через которые на земную поверхность вырываются огромные массы расплавленной магмы (как, например, в Эвенкии).

Внешние, экзогенные, силы, наоборот, пытаются выровнять все, что «вспучили» силы внутренние. Текущая вода, морозное выветривание (разность температур), ветер, лед и т.п. разрушают землю. Вода вымывает глубокие ложбины, лед обдирает скалы, ветер подхватывает и переносит на далекие расстояния пыль и даже гравий. Поднятая страна (равнина) расчленяется, превращается в горную страну, а формы рельефа этой страны хранят следы факторов, их образующих.

Геоморфолог видит: вот эта долина – эрозионная, она прорезана текучей водой, а другая долина – ледниковая. Он видит, как один эрозионный цикл сменялся другим. По числу оледенений читает климат последней эпохи. Он видит, где происходит разрушение, где снос, а где аккумуляция (отложение) разрушенных пород.

Все это находит отражение на карте, позволяя поисковикам и разведчикам точно определить местоположение, так называемых, россыпных месторождений. Поиски полезных ископаемых являются, конечно, основной задачей геологии. Но геология – это и наука, наука широкого познания мира, в котором мы живем. Она помогает раскрыть его объективные законы, каждая новая карта расширяет наши знания о земле, позволяет делать большие обобщения, а с их помощью научно предвидеть как пути развития природы, так и практические способы использования природных ресурсов на пользу человеку. Вот почему особенно важно покрыть всю поверхность земли геологической, геоморфологической и т.п. съемкой, не оставлять на ней «белых пятен».

Составлением геологической карты занимался Шарковский, Гостева ему помогала, я принимал весьма посильное участие, давая пояснения по своим маршрутам – ведь не все удается отразить в записной книжке. Геоморфологическую карту составлял я. Шарковский корректировал меня. На это дело мы «убили» два дня. Правда, мы 17-го хотели уйти в маршруты, но не было хлеба, а 18-го полдня лил дождь.

Коньяк армянский 5 звездочек
Коньяк армянский 5 звездочек.

Вечером мы собрались в палатке (6 человек) и распили бутылочку коньяку и бутылочку красного вина. У Тани еще сохранилась красная икра, у меня банка шпрот. В общем, получилось хорошо. По радио транслировалась легкая музыка и мы были очень довольны и результатом (картой) и тем, что хоть раз в месяц можно вот так посидеть, не думая о завтрашнем маршруте.

19.07.56

Мы ушли, каждый на три дня. С утра погода была приличная, а потом дожди, ливни, гроза. Я с Толей доехал до Арасана. Ехали без тропы. Долина Арасана троговая, выработанная ледником. Днище плоское, склоны обрывистые, крутые. Два раза пытались спуститься с лошадьми – не смогли. Третья попытка удалась. Скользя и падая, мы спустились, а вот как будем выбираться?

р. Арасан вытекает из Рахмановского озера
р. Арасан вытекает из Рахмановского озера.

Вчера в дождь поставили палатку, едва обогрелись и обсушились (вечером поутихло). Ночью шел дождь и сегодня (20.07) весь день шпарит дождь. Мы как в тоннеле: по бокам отвесные скалистые склоны, а сверху на скалы насажена плотная серая муть облачности. В два часа дня как будто прояснилось, и мы решили все же пойти в маршрут. Пешком, т.к. вокруг болота и с лошадьми неудобно, перебрели Арасан и начали взбираться на гору, как нас снова прижало. На этот раз гроза с молниями, бррр… Мы «занорились» под пихту и ждали до 4-х часов. Затем, видя, что вокруг все та же серая «безнадега», решили вернуться в лагерь. Арасан бродили уже не раздеваясь – не имело смысла. Залезли в спальные мешки – я и сейчас пишу лежа в спальном мешке, – а дождь шпарил до 6-ти часов. Сейчас семь. Толя вылез, разжигает костер. Что будет с нашей работой, если погода не наладится?

Вспомнил! На общем лагере Гапонов как-то высказался:
– Разве это жизнь? Ни кино, ни танцев.
А Сизов поддержал его:
– Да, здесь поневоле тупеешь.
В этой связи мне необходимо еще написать не только о трудностях, но и о радостях геологической жизни. А их у нас тоже немало. Баланс все-таки в их пользу.

24.07.56

Красота, а не маршрут. Подъезд на лошадях, возврат на лошадях. Пешком по водоразделу всего семь км. Каждый бы день ходил в такие маршруты.

Продолжение ►

Отзывы и комментарии

Пока комментариев нет, ваш будет первым!

По теме

Тырло