Пути-дороги: геологический штурм Белухи

◄ В начало

Аракан – Орочаган. 28.07.56

Хорошо писать дневник утром. Голова ясная, мысли сами просятся на бумагу. Так и сегодня. Через тонкие стенки палатки уже просвечивает солнце, но лагерь еще спит. Впереди камеральный день, никто и ничто не мешает мне и вот я пишу.

25.07.56

Ездил описывать канавы, а ребят отпустил на озеро ловить рыбу. С утра день был замечательный и я даже ехал без рубашки, но во второй половине дня пошли проливные дожди, и я изрядно вымок, т.к. не взял с собой плаща. Промокли и рыболовы. Тем не менее, они привезли хороший улов рыбы и это было очень кстати, поскольку Гапонова все не было, и мы сидели уже который день на пустой каше. Он должен был прибыть 25-го, и я ждал его весь день, но вот уже стало смеркаться, а каравана все не было.

Наконец, уже в темноте приехал Толя-III и привел с собой три вьючных лошади. На мой вопрос: «Где остальные?» – он сказал, что они где-то позади. Как потом выяснилось, он сказал Игорю, что Генкина лошадь не идет и Гапонов просил выслать им навстречу свежую лошадь, но я узнал об этом слишком поздно, было уже совсем темно, как ловить и седлать лошадь в темноте я не знал и решил, что благоразумный человек не попрется ночью без лошади, да еще через брод, а заночует где-нибудь и рано утром пройдет оставшиеся несколько километров. Может быть я был и не прав, но именно так я бы поступил на месте Гапонова.

Но Гапонов рассудил иначе. У него с Генкой промокли спальники и, вообще, он считал, что ему должно быть уделено особое внимание. Он перебрел Черную Берель ночью, пешком (надо отдать ему в этом должное) и пришел в лагерь в двенадцатом часу ночи. Я еще не ложился. На мое приветствие он буркнул что-то нечленораздельное, а набросился на Толю – почему тот не привел ему сменную лошадь. Не знаю, был ли он или не был прав по существу, но его тон, грубость и раздражение вызвали во мне такую же ответную реакцию. В конце концов, все мы люди, у всех нервы и когда кто-нибудь один слишком часто повторяет, что ему нехорошо, вспоминаешь, что и тебе тоже не сладко.

Я взял ответственность за не высланных лошадей на себя, облаял Гапонова за грубость и сказал ему, что он мог прийти в лагерь завтра утром и мир от этого не рухнул бы. Гапонов исключительно самолюбивый тип – свойство всех никчемных людей. Он сразу полез «в бутылку», начал кричать, что мы его еще не знаем, что он нам всем еще сделает что-то страшное, что в партии у нас бардак, что Шарковский дрянь – не обращает на караван никакого внимания, а караван это главное (!) в работе партии, т.к. если нечего будет есть, то и не будет работы. А потому, заключал он, нужно отобрать лошадей у маршрутчиков и отдать каравану. Не говоря о том, что все это ерунда, он не подумал еще, что всех вьючных лошадей посбивали и позагоняли именно они – караванщики.

В самом деле, что значит, Генкина лошадь легла (они ее оставили на тропе), почему не ложится ни одна лошадь у маршрутантов? А ведь нам приходится ездить без дорог. Ответ ясен. Они гоняют своих лошадей на рысях и загоняют их до тех пор, пока лошади не падают. Но вокруг стояли рабочие и продолжать подобный разговор было бы просто вредно. Кроме того, первая вспышка раздражения у меня прошла, я одумался и сказал Гапонову: «Знаешь что, не будем продолжать разговор в таком тоне. Я понимаю, что ты устал, промок, понервничал. И мне даже неудобно, что я ответил тебе грубо. Ты извини меня, ужинай, сушись, а завтра с утра мы перебросим караван и все будет хорошо».

Гапонов «отошел» немного и, хотя заявил, что завтра он никуда отсюда не пойдет, все-таки разговор у нас принял мирное направление. Мы еще долго сидели у костра, пока он сушился и ужинал, и «выясняли отношения». Потом, пожелав друг другу «спокойной ночи», разошлись по своим палаткам. И хотя я в Москве несколько раз говорил Шарковскому, что не беру никакой ответственности за Гапонова (и Шарковский ни разу не упрекнул меня за него), меня все-таки мучает совесть – ведь это я привел Гапонова в нашу партию. Пожалел человека, помог ему устроиться в экспедицию – он так хотел этого, а теперь из-за него (и меня) страдает вся партия. Этот недоделыш утверждает в разговорах, что только обиженные судьбой люди могут работать в таких условиях. «То ли дело в Москве, – говорит он, – хоть в кармане пусто и в животе сосет от голода, оденешь велюровую шляпу, серый макинтош, пройдешь с портфелем по улице Горькова – все думают, что ты важная персона». Тьфу! Даже бумагу жалко на такие «высказывания». Но, ладно, до осени потерпим – и мы и он. Это одно из хороших свойств нашей работы – если с человеком не сработался, с ним легко и безболезненно расстаешься в конце сезона.

Но прошла ночь и наступило 26 июля. Погода не обещала ничего хорошего. Я встал в 6 часов утра и оформлял металлометрические пробы. В 6:45 Сайлау пригнал лошадей. Я поднял ребят и, пока не было дождя, мы стали ловить лошадей и набрасывать на них вьючные седла (пока сухие спины). Все мы были заняты делом, все, кроме одного. Этот человек не пришел вчера поздно ночью с караваном, не ходил в маршрут и, тем не менее, он счел возможным подняться не спеша, позже всех, пойти умыться (на полчаса, пока хорошая погода), потом он вернулся к себе в палатку и копошился там в личных шмутках. Нетрудно догадаться, что этим человеком был мой «аристократ» Толя Ютцев. Я все ждал, что в нем заговорит совесть товарища, но, т.к. этого не случилось, я вынужден был навестить его и сказать, чтобы он «кончил заниматься туалетом и шел седлать лошадей». Я был не очень вежлив и Ютцев надулся, как мышь на крупу. Потом он сказал, что я «напрасно кричу на людей». Так, прерываемые или поливаемые дождем, мы заседлали лошадей, завьючили первые две пары, и я отправил вперед Ютцева и Гену. Все равно от них не было проку. Впрочем, мало проку было и в остальных. Лошадей вьючили, в основном, Игорь, я и Гапонов. Последний, опять-таки надо сказать к его чести, поднаторел в этом деле.

За ними отправили следующую пару с Юрой, затем с Клавдией Ивановной и Толей-II. Люди уходили пешком, на двоих была одна ездовая лошадь. Толя-III с моей кобылой провожал их до брода, перевозил через Аракан и возвращался обратно. Осталось три вьюка и три вьючных лошади. Казалось, сейчас мы загрузим оставшиеся шмотки и прощай Аракан – здравствуй Орочаган! Но это только казалось. Вдруг выяснилось, что нечем вьючить – нет веревок. А ведь в Берели веревок была куча и я предупреждал Гапонова, чтоб он их прибрал. Гапонов тоже «удивился»: «Веревки были», – сказал он. Но «были» это прошедшее время. Пришлось оставить часть груза и шестиместку на старом лагере, Гапонова и Сайлау с лошадьми, и уйти с теми вьюками, которые у нас были.

Я тем временем не мог долго размышлять, а тем более возиться с вьюками без веревок, потому что дождь задержал наш выезд, караван растянулся и появилась угроза, что мы или не поставим лагерь до темноты или, вообще, растеряемся. А ведь вечером на новый лагерь должны были собраться все маршрутчики.

Я на своей кобылке поехал вперед, оставив в заслоне Игоря и Толю-III, которые оказались без вьючных лошадей. И правильно. Минут через 15 я догнал Клавдию Ивановну. У нее одна вьючная сдернула уздечку и гуляла как хотела, только не в нужном направлении. Тут же подошел Толя-III. Я сказал ему, чтобы он отдал свою лошадь Ивановне, а сам с Игорем и Толей-III поймали эту лошадь. У озера Коксу я догнал Толю Ютцева, провел некоторое время его лошадей, а он ехал на моей кобыле. Потом я таким же образом подменил Юру и всю вторую половину пути шел пешком, ведя двух вьючных лошадей. Дождь принимался несколько раз на день и, хотя я снизу был мокр выше колен, все остальное было надежно прикрыто моим добрым плащом. По дороге нас нагнали Грозный и Индус, из чего я заключил, что Шарковский и К* едут сзади меня.

«Если они ехали через лагерь, – думал я, – возможно они захватили оставшиеся вьюки, т.к. у них были веревки-арканы». Еще мы встретили по дороге Вадима, а потом Сизова. Смотрю, идет по дороге охламон, а на нем зеленый балахон – это и был Сизов в штурмовых штанах и дамском прозрачном зеленом плащике-накидке. Они потеряли лошадей и шли их разыскивать (вместо маршрута). Лошадей мы видели в одном из боковых логов – там же стояла палатка Риты.

Не доходя до Аракана, морена, по которой мы шли, приняла такой характер, что я стал опасаться: найду ли я место для лагеря. Я остановил караван на полянке, которая хоть и не была хороша, но все же могла служить местом прибежища, а сам поехал вперед посмотреть, что там. Место для лагеря нашлось и, когда я вернулся к каравану (минут через 20), нас догнал и Шарковский. Мы поехали вперед и вскоре под дождем поставили лагерь.

03.08.56

Утро. Я слышу, как за палаткой потрескивает костер – то Ивановна жарит рыбу. Пришел караван, привез письма и продукты. За плечами июль месяц и с ним 1000 кв. км плана. Когда ты на коне, а конь на тропе, то можешь считать себя уже дома. Мы «на коне» и, хотя впереди еще самый трудный участок – Катуньские белки, но впереди еще и 1,5 месяца – можно отсидеться в непогоду, досмотреть неясные участки и безусловно заснять оставшиеся 500 кв. км. Но вернемся к последовательно-повествовательной форме.

29.07.56

Шарковский, Таня, Сизов и другие – всего 10 человек ушли на три дня в район Звончихи. У меня тоже был маршрут на правобережье Коксу между Звончихой и Игнатихой, и я хотел сделать его первым из тех трех, которые мне предстояло сделать из лагеря. Но Шарковский посоветовал мне начать с другого маршрута, т.к. броды через Коксу были нам неведомы и лучше было обождать, когда спадет вода после дождей. Сами они должны были бродить Коксу километрах в двух ниже меня и ехать с ними не было никакого резона. Я поехал в маршрут по левобережью Коксу, а кавалькада тронулась в противоположную сторону. Есть что-то трогательное в моменте, когда люди разъезжаются в разные стороны и особенно на несколько дней. Каждый смотрит в сторону товарища, думает о трудностях, которые ждут его в горах, кратким напутствием, а иногда просто жестом или взглядом желают удачи: «Счастливого пути! Хорошей дорожки!».

И вот передо мной вновь тропа, по которой я вел караван к этому лагерю. Но тогда шел дождь, а сейчас светило солнце. Тогда мы шли навстречу с товарищами, сейчас мы расходимся в разные стороны. Даже на одной и той же тропе каждый день проходит по-иному.

Мы доехали до начала маршрута и даже какую-то часть пути подъема по склону проделали на конях, потом я назначил Сайлаю встречу в 8 часов вечера, и мы с Толей полезли на скалы. Маршрут этот не был чем-либо особо примечателен. Труден был только спуск в кар, но и его мы преодолели. Однако, времени на весь маршрут у нас не хватило. Проделав 3/4 работы в 7 часов вечера я должен был прекратить работу и начать «сваливаться» к лошадям. Я рассчитывал, что в 8 – начале 9-го буду в условленном месте, но не тут-то было. Дно долины, хотя и плоское (относительно), но завалено камнями, поросшее кустарником и заболоченное оказалось совсем неудобным для передвижения. Два часа мы интенсивно пробивались к лошадям, и я устал за эти два часа больше, чем за весь маршрут. В 9 часов мы встретились с Сайлау и в 10-ть на рысях уже почти в полной темноте вернулись в лагерь.

30.07.56

Утром Ритуля рассказала мне, что Шарковцы перебрели благополучно Коксу и ушли на Звончиху. Исключение составил, разумеется, Сизов. Он выехал из лагеря первым, но не захотел брести Орочаган в объезд, где нормальный брод, а полез в устье Орочагана, где вода глубокая, быстрая, и, что хуже всего, огромные валуны. Здесь тоже можно бродить, но, очевидно, только в низкую воду. Даже казахи, проезжающие на Рахмановские ключи, бродят в обход этого места. А Сизову, конечно, нужно было перебрести именно здесь. Кончилось тем, что Шарковский с отрядом успел объехать Орочаган, перебрести и спуститься к устью, а Сизов все еще бился на камнях на этой стороне.

Шарковский с той стороны сказал ему нечто крепкое, после чего Сизов подхватился и поехал в объезд, а отряд не стал его, разумеется, ждать, поехал дальше, и в нужном месте перебрел Коксу. Сизов подъехал к этому же месту и, как рассказывает Ритуля, которая в это время шлиховала Коксу, полез опять на глубину вместо того, чтобы переехать явно по мелкому месту.

Когда лошадь уходит под воду и вода начинает заливать седло, то всякий благоразумный человек повернет обратно, но не Сизов. И вот, рассказывает Ритуля, перед ней река, над рекой по пояс Сизов и впереди него уши лошади – больше ничего не видно. Когда она мне это рассказывала, я представил себе Сизова, переезжающего через реку на рыбе: вода, из воды тянется повод, за который держится Сизов, а под ним огромная рыба, за жабры которой и зацеплен повод.

Шутки, которые могли плохо кончиться. Сизов все-таки вынужден был вернуться на левый берег и скрыться в кустах. По предположению Раи, он там выжимал свои штаны. Но если бы только дело было в штанах Сизова! Он промочил карты, аэроснимки, хлеб – все! Бредя по глубине, он даже не удосужился надеть на себя полевую сумку – она была привязана к луке седла и находилась примерно на уровне колена. Свой «брод» он объяснит так: «Я разве для себя – я для людей. Можно было перебрести и на мелком месте, но я думаю: а вдруг девчата поедут сюда, надо показать им, что здесь глубоко».

Я чуть не умер со смеху, а главное, кому он хотел «показывать» брод. Ритуля два года шлихует по речкам нашего района. Она знает эти речки как никто и, я уверен, лучше любого из нас, и даже Шарковского, может перебрести любую речку. Таня очень правильно выразилась как-то о ней и Рае, назвав их «отважным отрядом». И, действительно, какое бы задание они не получили, всегда это задание бывало выполнено без разговоров, без сетований – безмолвно, как любое рядовое повседневное задание. А ведь шлиховать горные реки тоже не мед.

Ну, одним словом, Виктор Иванович подсушился, переправился и на этом пока с ним можно бы покончить. Вопрос стоял, где переправиться мне. Ритуле надо было продолжать шлиховать Коксу и мы поехали вместе. Первый брод, который она мне показала, Сайлау забраковал: «Не знаю, – сказал он, – здесь лошадь понесет». Второе место было просто отличное. Мы перебрели Коксу даже не замочив ботинок. Я помахал рукой Ритуле, которая следила за нашим бродом, и… полез в гору. Собственно, так начинается почти каждый мой маршрут.

Объезд Орочагана, брод и т.п. заняли довольно много времени. Кроме того, учитывая, что перед этим мы вернулись очень поздно, что мне нужно было еще раз брести Коксу, на этот раз выше лагеря и мне могло не хватить времени на все, я торопился. Особенно меня смущал брод. Дело в том, что и выше нашего лагеря и ниже его, Коксу течет по широкой долине. Река меандрирует, течение ее спокойней и глубина меньше, чем на участке против лагеря. Здесь Коксу врезается, скорость течения увеличивается и река представляет собой сплошную белую пенящуюся на камнях ленту. Но, хотя я и смотрел издали место, где мне предстояло бродить и встречать Сайлау и видел, что перебрести можно, я не был уверен, что он сможет перебрести именно в этом месте и что все будет нормально.

А заночевать на том берегу без спальников – бррр… такая перспектива мне не улыбалась. Поэтому весь маршрут мы проделали в темпе и спустились к Коксу в 6 часов вечера. Сайлау должен был встречать нас в 8 часов. Берега Коксу были здесь сильно заболочены и поросли кустарником. Ждать Сайлау можно было только на маленькой галечниковой косе. Донимали комары, надвигался дождь. Толя стал уговаривать меня бродить Коксу пешком. Если бы мы ее перебрели, то минут через 20–30 мы могли быть в лагере. Я видел, что перебрести Коксу можно, но колебался.
– Что тебя удерживает? – спросил Толя.
– Несчастные случаи, – ответил я.

Несчастные случаи, правда, как правило, происходят по собственной глупости. Но глупость никогда не ведет к гибели преднамеренно. Не глупо ли, думал я, пытаться брести Коксу пешком, когда через 1,5–2 часа за нами придут кони, и мы переедем реку запросто и без риска. Тем более, что можно было набрать сушняку, развести костерок, погреться у него, а дымом отогнать комаров и подать Сайлау сигнал о месте нашего расположения.

Но близость лагеря, а с ним и настоящего отдыха, была столь заманчива, что я подался на уговоры Толи.
– Хорошо, – сказал я, – но я пойду первым и, если вода будет заливать мне колени, то я вернусь.

Я засучил брюки и вошел в воду. Толя остался на берегу. Он только спросил меня:
– Мне подождать или брести?
Я подумал: «Вот! Втравил меня в брод, а сам остался на берегу» – но, разумеется, сказал ему:
– Подожди.

Вода на середине залила мне колени, но выше колен не поднималась. Значит, глубина была не опасная, зато течение норовило стащить меня. Но и оно оказалось недостаточно сильным. Я перебрел на левую сторону Коксы. Толе я велел взять кол и упираться им. Он послушался и вскоре так же был на левом берегу. Мы вылили воду из ботинок, отжали носки и бодро тронулись по направлению к лагерю. У самого лагеря нам встретился Сайлау. Он вел нам коней. Увидев нас на тропе, он оторопел и даже как бы окаменел от удивления. Мы с Толей не могли удержать улыбки.

31.07.56

Я вышел в третий, последний из заданных мне маршрутов по левобережью Орочагана. На топографической карте, так как этот маршрут был Шарковским намечен линией, было нечто загадочное. Был показан крутой обрывистый склон, на котором не было даже горизонталей, а стояли значки обрыва и по нему вверх была показана тропа. Шарковский задал мне маршрут на гору по тропе, а там по водоразделу. «Но, ты, – говорил Козьма Прутков, – не верь написанному». «Тропа» оказалась ручьем, текущим в крутой узкой расщелине – просто картографы ошиблись. И я полез на гору без тропы. Надо сказать, что если Ритуля поднаторела по части бродов, то я теперь мог влезть на любую гору, как бы крут и обрывист не был склон. Но дело не в том, что я стал отличным скалолазом, нет, я никогда с триконями или без триконей, со страховкой или без страховки (пусть меня страхует даже сам Абалаков) не полезу там, где можно сорваться. Просто я научился выбирать место для подъема, так же как Ритуля место брода. И на этот раз я так же благополучно поднялся наверх, хотя со стороны склон казался стенкой. Правда, я затратил на подъем много времени и вылез наверх только к 3-м часам дня, но наверху были однообразные граниты, и мы прошли маршрутом в намеченные сроки. Сайлау поехал посмотреть брод и сейчас же вернулся. Вода у берега заливала выше сапог. Мы поехали в обход. Мы были на коне, а конь на тропе. Позади был июль и 1000 км плана.

«Пусть хлещет дождь, – думал я и тут же поправлял себя, – Нет, не пусть». Ведь товарищи мои еще в маршруте. Правда, они заканчивают маршруты, им остаются только подъезды к лагерю, но все равно, пусть они вернутся, а тогда… тогда пусть дождь хлещет хоть неделю. Все равно накопилось очень много камералки.

Но дождь не хотел подчиняться никакой логике и хлестал вовсю. Ритуля была уже в лагере. Она перебрела Орочаган в устье. Приехали в лагерь и Таня с Олегом. Мы сидели под тентом у костерка, ели горячую обворожительную уху и ждали остальных. Снизу должен был подъехать Шарковский, сверху караван. Но темнота уже вступала в полные свои права, а сроки возвращения были самые оптимальные (в смысле – при самых благоприятных обстоятельствах). Мы устали за эти дни и вскоре разошлись по своим палаткам.

Утро первого дня августа месяца встретило нас солнцем и сиянием голубых небес. У Тани оставался на этот день еще маршрут, я поехал доделывать первый незаконченный маршрут, Ритуля пошла шлиховать Орочаган вместо Игоря, а Игоря с Толей-II я оставил в лагере делать печку. Так начался этот день, который по идее должен был быть камеральным или днем отдыха.

Мой маршрут был коротким и, с точки зрения дневника, примечателен лишь разговором с Ютцевым. У него испортился прибор (радиометр) и я, вручая ему рюкзак, сказал, что единственный раз за весь сезон он будет исполнять свои прямые обязанности. Он возразил мне, сказав: «Я не коллектор». Я пыхнул и сказал, что мне безразлично как он называется и мне нужен помощник, а не аристократ. И если он не хочет мне помогать, то я могу его откомандировать к Шарковскому. Некоторое время длилось молчание, потом он спросил в чем заключаются его обязанности. Я сказал ему, что в его обязанности входит нести рюкзак с образцами, отбирать и обрабатывать металлометрические пробы, обрабатывать образцы, готовить к маршруту продукты и т.п. Он спросил: «А чем же занят ты?». Я долго и терпеливо объяснял ему, что я веду маршрут и геологический, и по трассе, что я составляю карту, получаю задание, продумываю его, отбираю снимки, отвечаю за работу и за жизнь и свою и его, Ютцева. Я спросил его, было ли когда-нибудь, чтобы я заставлял его работать, а сам ничего не делал. Он сказал:
– Нет.
– Вот, когда ты будешь инженером, – сказал я ему в заключение, – тогда ты поймешь, как важно иметь в работе хорошего помощника.

Ютцев сказал, что он согласен делать все что от него требуется, но, что, во-первых, он не получает от этой работы никакого удовлетворения, а во-вторых, по его мнению, он все же «не должен делать черную работу». Остальную часть маршрута мы прошли мирно. Он нес рюкзак, но держался весьма пассивно. Будущее покажет, к чему приведет этот разговор.

К 5 часам мы возвратились в лагерь. Ивановна, в ожидании приходящих маршрутантов, напекла лепешек, и я только перекусил, как подъехали трое казахов. Они ехали с Рахмановских, у одного из них на седле был трехлетний мальчуган, прикрытый плащом и в лихо заломленной грязной белой панаме. У мальчугана сохла левая рука и левая нога, его возили лечиться и, говорят, помогло.

Казахи сообщили, что на Рахмановских наш караван сегодня не ночевал. Значит, сегодня караван ждать уже не приходилось. Лил дождь. Я предложил казахам переночевать у нас, освободил им одну палатку. Приехали Таня, Олег и Гена – все мокрые насквозь. Переоделись, поужинали, а шарковцев все не было.

Решили, что, видимо, их задержала непогода и завтра к обеду они вернутся. Если их не будет и завтра, послезавтра утром выезжаем им навстречу – решили мы с Таней. Правда, было неясно, что может дать наш выезд. Их было семь человек во главе с начальником. Если что-нибудь с кем-нибудь случилось, их было достаточно, чтобы оказать помощь, принять меры к спасению, сообщить в наш лагерь. Но, с другой стороны, бывает же, что следы ведут в бергшрунт и там обрываются. Горы вокруг суровые и молчаливые. Никогда не узнаешь, почему они не отпустили от себя человека. В эту ночь у меня не было ощущения, что мы на коне, а конь на тропе. Я думал, что придется «свернуть с тропы», снова ехать на Звончиху, терять время. Пятый день отсутствия товарищей – это серьезное дело. Недаром я на Арасане беспокоился, что меня пойдут искать.

02.08.56

Мы камералили; до 4-х часов заняла обработка метало-метрических проб. Мы работали и все поглядывали на дорогу – не едут ли? И вот к 6-ти часам вечера с обеих сторон одновременно подошли караван и отряд Шарковского. Снова все были в сборе. Снова все заботы и тревоги остались позади.

Шарковский исхудал и стал черный, как грач. Он рассказывал нам, как наблюдал контакт двух интрузивных тел, причем одно из них рвало другое, расспрашивал нас о маршрутах, где что кто видел. У меня была сварена банка сгущенки.

После ужина мы взяли кружки с чаем, залезли в палатку, зажгли свечу и до половины двенадцатого сидели и говорили о том, где что есть, где что должно быть и как все это будет.

Впереди несколько дней большой камералки.

Когда мы все вечером собрались на ужин, я спросил Сизова:
– Виктор Иванович! Говорят, ты Коксу на рыбе переезжал?
И Сизов начал объяснять:
– Так я же не для себя, я для людей…

Взрыв хохота охватил всех поголовно. А Сизов продолжал:
– Я вижу, девчатам надо переезжать, а здесь глубина. Я и поехал туда, чтобы они видели, что здесь глубоко…

Хохот был настолько дружный, что люди не могли есть, – до спазм в горле, до слез, до колик. Сизов еще что-то объяснял, а Олег, все еще смеясь, сказал ему:
– Вы бы еще утонули там, чтобы показать, что можно утонуть.
А я добавил:
– Не для себя, а для людей…

И снова все хохотали и долго еще не могли успокоиться. А Толя Ютцев сказал мне потом:
– Не понимаю, зачем он говорит очевидные глупости. Можно в шутку сказать глупость раз или два, но всегда говорить глупости, все время…
– То это похоже на правду? – спросил я.
И Ютцев пожал плечами.

Похоже, что это выражение: «Я же не для себя, я для людей…» – станет надолго общей поговоркой.

За этим же ужином я рассказал, как мы с Толей бродили Коксу, и мне немедленно влетело от Олега.
– Вы сумасшедшие, – сказал он. – Кто же бродит горные речки поодиночке? И какой смысл? Одному перейти и смотреть, как тонет другой? …

И тут же дал мне подробную инструкцию: брести надо вдвоем, положив руки на плечи друг другу. Или «таджикской стенкой» – обнявшись за плечи. Тогда каждый поддерживает соседа и брести легче и безопасней. Тут же выяснилось, что он с Таней несколько раз таким образом бродили реки и что на Звончихе их чуть не снесло (все-таки).

Таня рассказала, что они встретили в маршруте медведицу с медвежатами. Дело было в каре, медведица поднималась снизу прямо на них.
– Сначала мы испугались и не знали, что делать, – рассказывала она, – а потом стали кричать. Медведица подхватилась и припустилась в сторону, причем она бежала вверх по таким осыпям и таким скалам, что мы с Олегом решили, что она непременно разобьется.

Мы все посмеялись, «пожалели» медведицу, а я подумал при этом, что если бы медведь дал мне гарантию, что не съест меня и позволит сесть на себя верхом, то лучшей скотинки для передвижения по горам не придумаешь.

Орочаган. 10.08.56

Большая камералка вылилась, по сути, в то, что Шарковский составлял карту; Таня ему помогала, закрашивая оконтуренные участки; я присутствовал при этом, а остальные отдыхали. Надо сказать, что свести в единое целое показания маршрутантов по целому листу это не то, что зарисовать отдельный участок. Кое-что «не било», кое-что объяснялось с трудом и слишком сложно. Но, в общем, итог был положительный и 6.08 мы вышли в 4-х дневный маршрут на северо-восточную часть верхнего листа. Это предпоследний задел. Поднявшись на гору, я видел перевал на Кокколь. Сделав большой круг, обойдя множество гор и долин, мы вновь подошли к нему, но теперь уже с другой стороны, «с тыла».

Надо сказать, что «с тыла» Кокколь еще менее доступен, чем с «фронта». Высокий перевал – около 3000 м – отделял его от долины Орочагана. На перевале лежали снежники – не сплошь, так что можно было объехать, но все-таки препятствие. За перевалом, в клубящейся облачности, пряталась Белуха, а острые гребни Катунского водораздела тянулись прямо над нашими головами, и то тут, то там оттуда спускались по долинам языки морен, увенчанные в своих истоках белыми шапками снежников и ледников.

07.08.56

Мы вышли в самый дальний и трудный маршрут. Нам предстояло дважды перебрести Орочаган, взять в лоб крутой склон, пройти по сложному участку изуродованной разломами пестроцветной толщи, выйти под самый Катунский водораздел и пройти где-то под его гребнем. Было еще и продолжение этого маршрута вверх-вниз через глубокие долины и крутые склоны, но я уже сразу предполагал, что за день всего мы не пройдем. Во всяком случае, чтобы сделать максимум, мы с Толей поднялись в 6 часов утра. Чтобы знать, что это значит, мало представить себе окружающую обстановку.

Наша палатка стоит в устье средней составляющей Орочагана. Долина ведет прямо к ледникам и по ней, как по трубе, все время дует холодный сильный порывистый ветер. Палатка стоит на границе леса, у группки последних деревьев. Это кедры. Дальше идет сплошное высокотравье, даже без обычных для этих мест карликовых кустарников.

Там негде привязать лошадь, нечем сложить костер. А до начала маршрута 3–4 км. Трава покрыта росой и идти по ней рано утром все равно, что идти в дождь. Солнце поднимается и освещает долины в 8 – начале 9-го. Пока солнце не пригреет, холодно как на полюсе. Телогрейка и поверх нее брезентовая куртка едва-едва спасают от холода и ветра. Костер горит ярким, взметающимся пламенем. Сухая хвоя и древесная мелочь прогорает моментально.

Орочаган, в том месте, где мы встали, врезается узким маленьким (метров 20–30) каньоном и вода по нему мчится, образуя белый каскад. Воду для пищи мы берем из бокового маленького ручейка. Два часа уходит на то, чтобы сварить завтрак – гречневая каша с мясом, поесть и выйти в маршрут. Теперь перед нами возникает еще одна проблема: начинаем мы маршрут на правой стороне Орочагана, а заканчиваем на левой. Брод метров 150 выше палатки, но бродить пешком, т.е. намочиться сразу с первых минут маршрута – нет, это не дело. Переехать на лошадях? Значит, надо брести за ними вечером. Решаем: переезжаем на лошадях, Толя одну лошадь отводит обратно, вновь переезжает на правый берег и вторую лошадь привязываем к коряге в лощинке. Теперь, по какому бы берегу мы не вернулись, везде нас будет ждать одна лошадь.

Пока происходит сложная процедура переправы, солнце поднимается достаточно высоко, трава подсыхает, но холодный ветер дует по-прежнему и я, впервые за весь сезон, иду в маршрут в телогрейке. Твердо зная, что надеяться на устойчивость алтайской погоды не приходится, за плечами в рюкзаке я несу еще и плащ. Мы проходим участок до следующего брода относительно быстро, но мои надежды, что выше Орочаган уже или там есть камни, по которым можно перепрыгнуть с одного берега на другой, не оправдались. Орочаган мельче и только.

Ютцев высматривает место, где бы лучше пройти «без особых затрат». Но везде одинаково. Я засучиваю штаны и, не разуваясь, лезу в воду. Через несколько минут (или минуту) я на другой стороне. Разуваюсь, отжимаю носки, выливаю воду из ботинок. Ютцев перебирается вслед за мной и присоединяется ко мне. Мы лезем вверх по крутому склону. Склон покрыт травой и мокрые ботинки как нельзя лучше способствуют падению и срывам. Но сорваться там негде – склон безопасен. По водоразделу идти куда лучше. Только холодный ветер налетает с таким остервенением, словно всерьез хочет сбросить нас сверху. Мы спускаемся в верховье кара, а оттуда полусклоном, вновь набирая высоту, идем под Катунским водоразделом. Можно выбраться и на водораздел, но погода все хуже, времени остается все меньше. Я уже сомневаюсь, пройдем ли мы даже то, что предполагали пройти сегодня. Сидя на одном из обнажений, я вдруг увидел, как по соседней долинке, где лежала большая морена, двигаются две бурые фигурки.
– Толя, – сказал я, – хочешь видеть медведей?
– Где? – живо спросил он. – А! – и тут же добавил, – это всадники.
Я присмотрелся и действительно различил, что это были два всадника. Вероятно, Игорь с Толей-II шлихуют, – предположили мы.

Вскоре мы встретились. Игорь рассказал, что вчера (то есть 6.08) они все поднимались на перевал, доходили до Верхнего Лагеря и обогатительной фабрики, показал куски кварца с рудой.

Вести были хорошие. значит, перевал открыт, тропа прослежена – можно будет без особых трудностей перебросить лагерь. Кокколь! Кокколь! Если бы ты встретил нас более приветливо, мы сейчас уже заканчивали бы площадь.

Но Кокколь не только 1,5 месяца назад встретил нас неприветливо. Он и сейчас был не очень рад нашему появлению. Погода, портившаяся уже несколько раз на день, испортилась окончательно. Началась пурга, со снегом, со страшным ветром. Нам надо было пройти еще в лог с мореной, где я впервые увидел «медведей», но все вокруг заволокло снежной пеленой, работать стало невозможно. Пережидать пургу тоже не имело смысла. Время было позднее, проще было вернуться сюда на лошадях и посмотреть, что надо. Так я и решил.

Игорю надо было дошлиховать еще один ручей, и мы договорились, что он нагонит нас у брода (который мы брели пешком) и перевезет на другую сторону. Но, когда мы дошли до брода, ждать Игоря уже не было смысла. В ботинках хлюпала вода, брюки были мокры по пояс. А снег продолжал хлестать вовсю. Не разуваясь и даже не засучив штанин, мы перебрели Орочаган и пошли к себе, хотя и по тропе, но все-таки по высокой мокрой траве. Только быстрая и непрерывная ходьба могла нас выручить. Лошадь ждала нас там, где мы ее привязали. И, хотя пурга осталась позади (оглядываясь, мы видели, что район Катунского водораздела, откуда мы отошли, все еще затянут снежной пеленой), возиться с переводом лошадей с одного берега на другой явно не хотелось. Я попробовал перейти и здесь вброд, но вода поднялась, а главное, очень бурлила на камнях. Тогда мы с Толей сели вдвоем на одну лошадь (он в седло, я сзади на круп) и благополучно перебрели на свою сторону.

Первое, что мы сделали, это переодели ботинки и носки. Второе – костер и ужин. И, заодно, сушили прямо на себе мокрые штаны. Брезентовые брюки исключительно хорошо сохнут у костра и часа через полтора мы уже сухие и довольные жизнью черпали ложками из кастрюли пшенную кашу с мясом. Было 8 часов вечера. В Москве – 4 часа дня. И я представил себе, что в то время, как мы полулежим здесь в телогрейках, спрятавшись от ветра за большим камнем и, греясь у костерка, с наслаждением уплетаем прозаическую пшенную кашу, Рина гуляет по двору с Илюшкой, стоит солнечная августовская погода, а когда мы ляжем в свои спальные мешки, застегнув палатку на все застежки, Рина, быть может, только начнет готовить обед, а ночью будет спать при раскрытых окнах. Какая разная жизнь!

На следующее утро мы встали также очень рано. Небо было абсолютно чистое и холодное как ледышка. Здесь всегда так: после зверской непогоды день или два небо всегда чистое. Свой маршрут я решил провести на конях. Во-первых, ноги еще гудели после вчерашних горок; во-вторых, по карте и снимкам казалось, что везде можно проехать на лошадях. Да и Шарковский говорил, что это конный маршрут. Мы выехали, влезли на конях на водораздел и прошли по нему почти до перевала.

Я все время смотрел туда, где нам надо было идти и видел, что с лошадьми там будет очень плохо. Если и можно будет пройти, то, во всяком случае, придется тащить их за собой, а не ехать на них. И я думал, что лучше не пытаться идти с лошадьми, а отправить их в лагерь с Толей, а самому пройти одному.

В этом дневнике я, конечно, опускаю всю геологическую сторону маршрутов, потому что, во-первых, в маршруте ведется специальный геологический дневник, а, во-вторых, потому, что не всем надо знать все, что я вижу в маршруте.

И вот, когда вопрос уже подходил к моменту, когда надо было решать, вдруг по тропе нам навстречу вышел Филиппыч. Оказалось, что Шарковский делал здесь соседний маршрут со мной, они выехали на перевал на конях и Филиппыч остался ждать их, а Шарковский и Луньков ушли пешком.

Я и раньше уже писал, что никогда не чувствовал себя в своей работе одиноким. Я всегда знал, что пусть на большем или меньшем расстоянии от меня работают мои товарищи, но в этом, почти завершающем маршруте, это почувствовалось с особой силой. Почти каждый день с той или иной горы мы видели палатки Тани Гостевой – они стояли в 3–4 км от меня, вчера мы встретили Игоря, сегодня Филиппыча. Наш общий лагерь отстоял в 2-х часах по тропе – можно ли было чувствовать себя одиноким?

Мы договорились с Филиппычем, что он сведет наших лошадей к концу маршрута и привяжет их на видном месте, а сами, я и Толя, вновь пошли пешком. В этот день мы прошли много и хорошо, спустились в 7:30 к условленному месту, нашли лошадей и скоро были уже у своей палатки.

Маршруты, заданные на 4 дня, были, в основном, закончены. Осталось только пройти по участку, где нас застигла пурга.

8-го утром горы, по которым мы ходили, были еще белыми от выпавшего снега, но уже к полудню снег стаял, и вечером они снова предстали перед нами чистыми и свободными для передвижения. Утром 9-го августа мы встали не торопясь, сварили последний супчик из последней горсти перловки, заседлали коней и поехали. Настанет время, когда осуществится мечта геологов о ковре-самолете (или, по крайней мере, о вертолете) и геолог сможет подлетать к любому интересующему его месту, осмотреть его, как это необходимо, сравнить с соседним участком и т.п. А пока таким «ковром-самолетом» служит конь. Не везде можно проехать на коне, не всегда он выручает – иногда бывает и обузой, но все же до чего легче и спокойней работается, когда можно передвигаться на лошади. К 2-м часам дня мы закончили все и около 5-ти вернулись в Большой Лагерь. Галя и Алла уже вернулись, почти вслед за нами подъехала Ритуля, за ней Игорь. Шарковский вернулся уже в сумерках. Не было Тани и Сизова. Наконец, уже в полной темноте, подъехали и они. Снова все были в сборе.

10-го августа был камеральный день. Каждый привез груду образцов, обработка и просмотр их заняли очень много времени. Последними просматривались образцы Сизова. Шарковский направил его на точку, откуда перед этим Таня принесла образцы грейзенов (приконтактная рудная порода, сложенная кварцем со слюдами и (или) топазом). Это было уже Коккольское рудное поле и вся геологическая обстановка – разломы, контакт гранитов с роговиками, грейзенезация по контакту, говорили о том, что здесь могут быть полезные.

И Шарковский не ошибся. Сизов проковырялся на этой точке 2 дня и привез оттуда кучу образцов с большими или меньшими вкраплениями рудных минералов. Это была новая рудная точка, которая могла увеличить перспективы возрождения Коккольского рудника. До нее еще не доходили люди, о ней не знали. И каждый из нас по очереди с трепетным волнением брал образцы, рассматривал их. Это была наша большая победа.

Это было основное, ради чего ведутся все геологические работы. Человеческие знания, настойчивость, целеустремленность оказались на этот раз сильнее скрытной природы. Горы вынуждены были открыть нам еще одно свое затаенное место. Правда, это было только начало, только ниточка, за которую мы ухватились, но ведь, ухватив ниточку, можно размотать и весь клубок!

Сизов ходил ликующий, говорил обычные глупости, и никто на него не сердился. Шарковский изменил первоначальное намерение – переброситься 12.08 на Нижний Лагерь. Он сказал, что мы простоим здесь еще неделю, тщательно обследуем рудную зону, поканавим ее, а заодно уточним стратиграфию этого участка: мы все понавезли столько разностей пород и столько еще осталось неясного, как не было, наверное, на всей площади вместе взятой. И неудивительно – ведь рядом рудное поле, а там, где есть что-нибудь интересное, как правило, всегда сложная геологическая обстановка.

В течение дня, как всегда, обменивались впечатлениями, рассказывали, кто где был. Таня и Олег поднялись на Катунский водораздел и смотрели на его северную сторону. Мне даже завидно стало, ведь я имел возможность проделать то же самое – я был под самым гребнем. Потом выяснилось, что одну из точек наблюдения Таня и Олег поставили, перейдя через каровый ледник, причем Таня поскользнулась и поехала вниз. Как говорит Олег, опасность была не очень велика, но он инстинктивно прыгнул за ней (ведь у них не было даже веревки, которой можно бы было страховать друг друга), схватил за плечо и поехал вместе с ней, тормозя каблуками ботинок (кстати – и каблуков у него не было – отлетели). Что еще интересно, это что Индус поднимался с ними на вершину, и Таня с Олегом назвали гору его именем.

В геологической партии, как правило, всегда есть собака. В этом году их у нас две. Одна принадлежит Филиппычу. Ее зовут – Грозный. Грозный уже старая охотничья собака. Индус в прошлом году был маленьким щенком, и, когда мы стояли в Берели, все время терся возле лагеря – сытно! Он пытался даже уйти с нами, за что ему нещадно попало от хозяина.

В этом году Индус вымахнул в здоровенного черного кудлатого пса. Он узнал нас, приветливо махал хвостом, прыгал и лез на грудь передними лапами. То ли он надоел хозяину, то ли тот решил, что все равно с Индусом ничего не случится, но так или иначе, он не возражал, когда Индус последовал за нами. Несмотря на большой рост, Индус остался еще глупым щенком. Мы его звали дармоедом и всегда отдавали предпочтение Грозному – умному и славному псу. И вот Индус совершил восхождение! Симпатия сразу повернулась к нему лицом. Он теперь признан полноправным членом нашего коллектива и заслуженно получает с общего стола свою долю. Отсюда мораль: нужно совершать восхождения и не нужно быть ленивым.

12.08.56

Пришел караван (вчера вечером). Вернее, приехал один Сергей и привел две вьючные лошади. Выяснилось, что на подъеме от Берели на Мон-Булак они потеряли одну вьючную лошадь. Сергей ехал впереди (что уже ошибочно) и вел одну лошадь в поводу, а Генка с двумя вьючными позади. В один прекрасный момент они оглянулись и видят, что второй вьючной, т.е. последней, лошади нет. Сергей забрал вьючную у Геннадия, а тот поехал искать пропавшую лошадь. Как говорит Сергей, он ждал Геннадия около двух часов, потом потихоньку поехал на Рахмановские, т.к. вьючные лошади стоять без движения не могут. На Рахмановских Сергею сказали, что его товарищ (т.е. Геннадий) проехал не останавливаясь, ведя в поводу серую вьючную лошадь. Приметы совпадали, Сергей решил, что Геннадий, найдя лошадь, проехал где-нибудь напрямую. Ему, правда, показалось странным, что Геннадий, у которого были все продукты, не стал дожидаться его, Сергея, на Рахмановских, но так или иначе, утром на рассвете он один, проклиная всех рахмановских курортников, отказавшихся ему помочь, завьючил двух лошадей и в 5 часов вечера был на нашем лагере. Надо сказать, что Сергей за лето изрядно поднаторел в комплектовке и вождении каравана, но, как говорится, «не повезет, так не повезет…», неприятности преследуют его на каждом шагу. Он сидел у костра измученный, серый, небритый, жалобно-виноватым голосом рассказывал, как все произошло и нам всем было искренне жаль его.

Правда, были два момента, говорящие не в его пользу. Во-первых, когда он уезжал, ему предложили взять с собой Толю-III. Толя – казах, конюх, местный житель, – случись с ним то, что с Генкой, он непременно нашел бы лошадь и догнал Сергея. А Генка? Мы сидели и обсуждали вопрос, где и как его завтра искать? Во-вторых, рассказывая о случившемся, Сергей упирал на то, что у Генки манера гарцевать на лошади, ехать напрямик, без дороги и т.п. По-моему, это не хорошо. Даже если бы Сергей и не сам выбирал себе помощника, что могло ему помочь в данном случае? За то, что Генка гарцует, отвечает опять-таки он.

А через час приехал и Генка. Приехал он один, не найдя лошади, и сегодня утром Сергей, Филиппыч, Толя-III и Гриша вновь отправляются в Берель на поиски лошади. Теперь дело осложнилось. Высказывались два предположения: они найдут лошадь живую, но без седла и вьюка или они найдут лошадь с седлом и вьюком, но павшую. Седло и вьюк тянут около 1500 руб. А Генка невозмутим. Вот такие дела. Остается только добавить, что на пропавшей лошади остались крупа и концентраты – как раз то главное, за чем ходил караван. Сегодня нам вновь идти на 4 дня, а из еды брать с собой почти нечего. Здесь, на Большом Лагере, нас выручила рыба. Столько рыбы в Коксу – страсть!

…Начал писать утром, дописываю вечером. В 11 часов дня мы впятером – Шарковский, Луньков, Таня, Толя Ютцев и я – выехали в верховье Орочагана. Отснятый нами кусок оказался очень сложным, мы не разобрались в нем как следует и, чтобы выяснить целый ряд геологических вопросов, вновь выехали в этот район. Лагерем стали там, где раньше стояли палатки Тани и Игоря. Место хорошее, площадка ровная, рядом река – не глубокая и не мелкая – можно и искупаться при желании, жара установилась совершенно одуряющая – как в прошлом году на Суеткинском «канале». Мы поставили палатки в 3 часа и решили, что сегодня в маршрут не пойдем. Вскипятили кастрюлю чаю, вскрыли две банки сгущенки и расположились по дачному на берегу Орочагана.

Перед нами были зубчатые вершины Катунских гор, и Шарковский вдруг спросил Олега:
– Вы на вот эту хотели подняться?
Олег начал объяснять, что да, на эту, что пойдет он с геологией, что вершина не трудная – чисто скальная работа и т.д. и т.п. В заключение он сказал:
– Я, конечно, могу отказаться от восхождения, если мы пойдем на Белуху.

Шарковский усмехнулся и сказал, что на Белухе нечего делать. Это было неверно, т.к. он сам в прошлом году говорил мне, что, хотя с него и не спросят, если там не будет геологических точек наблюдения (район труднодоступен, ледники, снаряжения никакого, опыта восхождений так же), тем не менее, он, как геолог, не может оставлять такую большую площадь без осмотра, тем более, что по Катунскому хребту проходят разломы, могущие изменить геологию района.

Но это он говорил в прошлом году, на заре своей начальнической деятельности, а теперь, на втором году работы, познав на случаях с Борским и Богатовой всю тяжесть ответственности за жизнь вверенных ему людей, он думал иначе. И был, конечно, прав. Но подняться на Белуху ему, безусловно, хотелось и, под нажимом с трех сторон (Олег, Таня и я), он сначала признал, что не прочь подняться, но у него нет времени, потом прикинул несколько вариантов распределения работы – получалось, что на Кокколе всего 6 маршрутов – правда, Кокколь и Белуху надо было делать одновременно, ни то, ни другое нельзя было оставлять на время позднее августа, даже на конец августа и то был риск, что нас накроет снег. И все-таки было решено, что Белуху сделать можно.
– Только, – сказал Шарковский Олегу, – одного я вас не пущу.

И верно, конечно. Если что-нибудь случится, первый вопрос будет: почему он послал туда других, а сам не пошел. Я рассчитывал, что третьим возьмут меня. Ведь мы еще прошлой осенью поклялись с Шарковским, что свяжемся одной веревкой и полезем на Белуху. Но мне было отказано – сразу! «Во-первых, – сказал Шарковский, – это слишком жирно, пускать на Белуху сразу двух съемщиков. Кто же будет делать Кокколь?». «А, во-вторых, – сказал Олег, – при подъеме на Белуху нужен очень высокий темп продвижения». А я, как я и сам понимал, не мог, конечно, угнаться за молодыми здоровыми ребятами, которые на 10–12 лет моложе меня, тем более надо было нести на себе спальный мешок. Шарковский, вообще бегает по горам, как козел, Олег и того прытче. И я умолк. Начались горячие обсуждения, как лучше организовать восхождение. У нас не было почти никакого снаряжения – даже ледорубы и те были в Берели, не было питания, способного обеспечить подъем трех маршрутантов, не было ничего, кроме желания взойти на Белуху. Решили, что Олег поедет в Берель и организует, что сможет. Через 3–4 дня он приедет в Кокколь, а там будет видно. Мне, в виде вознаграждения за утрату, было обещано подробное описание восхождения. А потом от серьезных разговоров мы перешли к шуткам, говорили о ракетах, которые будут пущены с высоты королевы Алтая, о пробках, которые полетят в потолок, когда они вернутся и т.д. и т.п.

Верховье Орочагана. 14.08.56

Вчера совершил повторный маршрут по хребтику над нашими палатками. Шел, как всегда, осторожно и аккуратно. На возврате, около самого лагеря, Олег подал нам лошадей. Лошади были не оседланы – только переехать пустяковый брод. Я стал садиться на лошадь, а она, толи испугалась молотка, который я держал в руке около ее морды, толи просто дернулась, я сделал интенсивное движение посадки: наклонился к ее шее и закинул ногу ей на круп. В этот момент лошадь взбрыкнула, я перелетел через ее голову и рухнул на камни. Я рассек себе голову и потерял сознание. Правда, не надолго.

Олег рассказывает, что первые полминуты он весело смеялся (когда я слетел с лошади) и думал, что я притворяюсь и не встаю нарочно. Потом он подскочил ко мне и начал поднимать. Как только он дотронулся до меня, я пришел в себя, но, поднявшись на ноги, все еще качался и думал, что упаду снова. Олег забинтовал мне голову. От второй попытки переправы на неоседланной лошади я отказался и перебрел Орочаган пешком. Воистину, как говорится, можно переплыть океан и утонуть у самого берега.

А сегодня шел дождь. Он начался ночью и лил до часу или двух часов дня. В маршрут мы не пошли, спали, валялись у костра, болтали всякую всячину. Без работы все-таки очень скучно. Лунькова послали в лагерь за продуктами. Сейчас уже вечер и небо хмарное. Если погода не переменится вновь к лучшему, то маршрут на Белуху может сорваться. А какая из этого маршрута может получиться финальная глава для очерка – блеск!

Лагерь на Коксу. 17.08.56

15 августа мы с Шарковским пошли в контрольный маршрут по участку, где я уже ходил, но который оставался неясным. Шарковский предполагал там наличие пород девонского возраста, участок этот хорошо дешифрировался на аэрофотоснимках, а я принес оттуда фиолетовые сланцы Кураганской толщи и образцы эффузивов (изверженные магматические породы), непонятно как залегающих и неизвестно в каких отношениях находящихся с осадочной Кураганской толщей.

Еще когда мы ехали вверх по ручью, Шарковский обратил мое внимание на целые глыбы эффузивов. Потом мы полезли с ним вверх по склону. Коренные породы, которые мы с ним простукивали молотками, были действительно в странном непонятном невиданном доселе взаимоотношении. Отдельные выходы совершенно четкой эффузивной толщи – туфы, туфобрекчии, туфоконгломераты с огромными бомбами, порфириты, фельзиты – чередовались с мощными пачками фиолетовых сланцев точь в точь как в Кураганской свите. Когда я шел по заданному мне маршруту, несмотря на его предупреждение о девоне, я, все же, был лимитирован заданным мне сроком. Я прошел по водоразделу, приняв фиолетовые сланцы за Кураганскую свиту, а выходы эффузивов (правда, не таких как мы встретили с Шарковским, а гораздо менее выразительных) за жильные тела, связанные с многочисленными разломами. Я сопоставлял виденное со старым, уже известным мне, искал сходные элементы и сопоставления, находил их и поэтому ошибся.

Толщи, отличаются друг от друга так же, как человеческие лица. На каждом лице есть нос, рот, уши, глаза, брови и т.п. и, тем не менее, редко, только у близнецов, встретишь два лица похожие друг на друга. Так и в толщах. На «лицо» новая толща была похожа на одну из известных нам. В ней была четко выраженная слоистость, яркие фиолетовые сланцы, пологие залегания – и все-таки это была другая толща, другое «лицо». Его характерными отличиями были: наличие эффузивных и туфогенных прослоев, которых не было в Кураганской толще, мощные, по сравнению с Кураганской, и однообразные фиолетовые сланцы, отсутствие других прослоев, свойственных Кураганской и т.п.

Я еще раз имел возможность убедиться, что в Шарковском живет настоящий геолог, настоящий исследователь, который видит не только известное ему, но и то, чего он еще не знает. Выйдя на неизвестную ему толщу, почувствовав здесь нечто новое, он как охотничья собака кинулся по следу. Он лазил по крутейшим склонам и обрывам, где только мог заметить мало-мальски интересное обнажение, он ходил взад и вперед, вверх и вниз по хребту, отыскивая контакты, выясняя взаимоотношения эффузивных и осадочных прослоев, он не знал ни усталости, ни опасности.

И действительно: думает ли конструктор, просиживающий ночи над чертежами своего изобретения, о том, что это время полезнее употребить на отдых; спортсмен, выходящий на ленточку финиша думает ли о спокойном кресле; летчик, летящий на Северный полюс, физик, работающий в полях высокого напряжения; биолог, пробующий на себе новую вакцину – думают ли они об опасности. Нет! Живой интерес дела поглощает все остальные мысли. Он является руководящим инстинктом в поступках человека и редко подводит его. Истинный геолог, лезущий по скалам за редким образцом, никогда не сорвется.

И все-таки, следуя за Шарковским или наблюдая за ним издали – я не мог поспеть за ним, – я боялся за него. Но он перебегал по скалам, съезжал вместе с мелкой щебенкой по осыпям, перепрыгивал ручьи и делал свое дело. В конце дня, когда мы заканчивали маршрут, он объяснил мне виденное и мне тоже многое стало понятно. Он объяснил мне, что эта новая толща не эффузивная, как виденная нами ранее девонская, и не осадочная, как Кураганская, а эффузивно-осадочная и принадлежит, очевидно, к верхнему разрезу нашего девона, т.е., иными словами, она формировалась в период, когда вулканическая деятельность затихала, проявлялась импульсами, между которыми отмечались прослои осадочного материала.

Теперь Шарковскому, да и мне стало ясно, что находится и на соседнем участке у Тани. Она также посчитала новую толщу за Кураганскую, а Кураганскую отнесла к серо-фиолетовой и мы с ней не «сбились» (в предыдущих маршрутах), а теперь, хотя и надо было многое уточнить, общая структура была ясна, появился еще один верхний этаж – эффузивно-осадочный девон, и Шарковский уже думал об участках, где встречались подобные образования, но по первости и скудости знаний, они не были выделены так же четко, как здесь и что надо будет их навестить и проверить.

Работы прибавлялось. Водораздел, за которым стоял Кокколь, был совсем рядом, погода установилась чудесная – сейчас бы только сделать Кокколь с Белухой, но новая толща приковывала нас к себе, требовала внимания, задерживала. И я подумал: когда человек бежит от медведя, чтобы задержать зверя, он кидает ему то шапку, то рукавицу. Он может кинуть что-нибудь очень дорогое – например, сумку с записями – лишь бы уберечь самого себя. Так и Кокколь. Чтобы «задержать» нас, он «кинул» сначала рудные точки – оторвал на неделю шесть человек, теперь новую толщу. Еще неделя задержки на изучение толщи, составление разрезов, увязку разрозненных кусков и т.п.

А август уже переваливает за первую половину и иногда в это время здесь уже ложится первый снег. А погода дразнит веселым солнцем, а взгляды наши обращены к Кокколю. Если здесь интересно, то, как же интересно должно быть там?

…Все эти вопросы обсуждались утром 16 числа. В первую очередь была поставлена под сомнение возможность восхождения на Белуху. Шарковский спросил Олега:
– Поздно ли будет пойти на Белуху в первых числах сентября?
Олег ответил:
– Я боюсь, что из летнего наше восхождение превратится в зимнее.
Я спросил:
– А в чем отличие зимнего восхождения от летнего?
– Летом совершают восхождения, а зимой нет, – ответил Олег.

Душа альпиниста загрустила. Нам и самим было жаль отказываться от мысли, что мы не взойдем на Белуху. Я снова предложил вариант, при котором на восхождение пошли бы Олег, Вадим и я, но Шарковский категорически отверг его. Свою мысль он сформулировал примерно так:
– Лучше мне самому разбиться, чем отвечать за то, что погибнет один из вас.

Но кто из нас собирался погибать? Таня спросила, нельзя ли как-нибудь форсировать осмотр этого участка. И Олег снова предложил:
– Ответ на все вопросы может дать только гребень, а что пробираться по осыпям?

Но, так как обычный водораздел, по которому мог пройти каждый из нас, по мнению Олега, не мог «дать ответа», а искать этот ответ надо было только на гребне 3-й или 4-й категории трудности, то и этот вариант не был принят. Наконец, мы пришли к такому соглашению: сейчас Шарковский и я возвращаемся в лагерь, а Таня остается дорабатывать свой участок. Затем Шарковский с девчатами приезжает сюда, составляют разрезы, заканчивают работу и переезжают на Кокколь, куда я в несколько приемов должен перебросить лагерь. Олег где-то в промежутке съездит в Берель, подготовит все что можно к восхождению на Белуху, а там будет видно. Если ничего не задержит, и погода будет благоприятствовать – в последних числах августа восхождение состоится.

Плавное течение наших планов неожиданно было прервано возгласом:
– Где же лошади?

Я поднял голову и увидел, что место, где только что паслись 6 лошадей, пусто и что нет даже моей Холеры, которую я всегда привязывал. Впрочем, скоро лошадей обнаружили неподалеку в кустарнике. Таня, Шарковский, Луньков и Ютцев пошли за ними, Олег чистил кастрюлю на реке, я пошел за чуркой, к которой была привязана моя лошадь. там я увидел обрывок перегнившей веревки, взял чурку и отнес к палаткам – к ней мы привязывали лошадей, когда седлали их. И вдруг я увидел, что лошади, вместо того что бы направляться к чурке, спокойно перешли речку и направились вверх по тропе. Дело принимало дурной оборот. Лошади порвали веревки и путы, стабунились и пошли от лагеря вверх по тропе – картина знакомая. В прошлый год, примерно в это же время, мы «загорали» 4 дня на Суеткинском «канале». 18 лошадей исчезли, как в воду канули. Пять человек не могли их найти, хотя обшарили все окрестности. Правда, мы тогда отдохнули, построили запруду на речке Суетке и назвали сооружение «Суеткинский канал», но работу нашу это мероприятие вперед не продвинуло. И, если бы местные пастухи-казахи не пригнали бы нам лошадей (а, может быть, они их и угнали), кто знает, сколько бы мы там просидели.

Я вспомнил и другие случаи, как приходилось в маршруте по несколько км бежать за ушедшей лошадью и сходу кинулся в брод через Орочаган наперерез лошадям. Но я не успел. Три лошади уже обошли меня, остальные, подняв хвосты, «ударили» за первыми и все они галопом умчались – только мы их и видели. Я подобрал по дороге веревку, оборванную одной из лошадей, и пошел за ними. Я знал, что рано или поздно, мы догоним лошадей, но где? Не знал. Это могло случиться в верховьях каров в 12–15 км отсюда. Я только еще успел заметить, что моя Холера бежала без узды – значит у меня в перспективе было ехать вообще «на веревке». Впрочем, скоро меня нагнали Шарковский, Таня и Ютцев. У Тани была узда с моей Холеры – Таня подобрала ее на дороге. Она шла в сапогах на босу ногу и в сапогах хлюпала вода. Ютцев бежал в одних трусах, босиком. Шарковский держал портянки в руке, потом обулся. Мы продолжали следовать за лошадьми. Я один раз попытался обойти их сбоку по осыпям, но как только лошади увидели меня, они снова ударили в галоп, и мои усилия оказались тщетными.

Когда мы ехали в поле, то накупили по дороге всяких книжек Вальтера Скотта и Майн Рида, и сейчас эта погоня за лошадьми напомнила нам эпизод из «Всадника без головы» – охоту за мустангами. И хотя наши лошади не были мустангами, но бежать за лошадьми пешком даже по долине, даже по тропе – я думаю, что даже Морису-мустангеру такая задача показалась бы сложной. Но, как я уже сказал, наши лошади не были мустангами, а потому, отбежав от нас на изрядное расстояние и видя, что люди (беспомощные человеки) спокойно следуют где-то позади них, вышли на хорошую луговину и стали пастись. Тут Шарковский обошел их по пойме, а я со стороны склона, и мы начали отгонять их обратно по направлению к лагерю. Но т.к. на тропе стояли Таня с Ютцевым, а Ютцев в трусах страшно походил на первобытного человека, то лошади забрали вверх по склону, и вскоре мы их подогнали к осыпям.

Лошади могут ходить по камням, но, в принципе, боятся делать это. Два раза они прорывались мимо нас обратно на тропу. Один раз я с Шарковским поймали трех лошадей на веревку, но перегнившая веревка оборвалась еще раз. Впрочем, мы бы и не удержали трех лошадей. Таня все тянулась к своему, протягивала ему сахар и звала:
– Рыжий… Рыжий…

Но, Рыжий, в обычное время готовый залезть за куском сахара в палатку, сейчас не обращал на нее никакого внимания. Поводя ушами и поджав хвост, он выглядывал, как бы прорвать оцепление. И прорвал. Но я с Шарковским вновь натянули веревку и задержали двух лошадей: Холеру и Иноходца. Начало поимки было положено. Я зауздал Холеру, Шарковский сел на нее и стал уже верхом загонять остальных лошадей к камням. Вскоре был пойман и Рыжий, и кобыла Шарковского. «Махно» Лунькова и Лысанка Олега не давались дольше других. Их мы просто гнали по тропе между нашими, уже пойманными, лошадьми. А когда они приобвыкли, поймали и зауздали их.

В лагерьке выкипала уже третья кастрюля чая, солнце перешло зенит, а часы показывали два часа пополудни. Танин маршрут рухнул. Еды не оставалось и в половине четвертого мы все выехали в лагерь на Коксу.

Вспомнил: когда мы ходили в контрольный маршрут с Шарковским, то встретили медведя. Мы только полезли к обнажению, как на увал выскочил Луньков и что-то закричал, делая знаки руками, чтобы мы шли к нему. Мы были у реки, которая заглушала то, что кричал нам Луньков, но, по его жестикуляции, догадались в чем дело и со всех ног кинулись к лошадям. Когда мы выбежали на бугор, то увидели большого бурого мишку, который улепетывал от нас со всех ног. Он бежал вниз по речке, которой мы только что поднимались и, возможно, шел по нашему следу. Когда мы его увидели, он был уже довольно далеко, но Луньков с Ютцевым говорят, что медведь подходил довольно близко и пустился наутек, только лишь когда Луньков стал звать нас.

По дороге в лагерь мы с Таней разговорились об Олеге. Когда она рассказывала мне о том, как они ходят в маршруты, я хорошо представлял себе все, но, сейчас, когда пишу эти строки, все припоминается уже снова очень смутно – вот что значит, когда не видел сам. Но один эпизод мне запомнился ярко. Таня рассказывала, как они лезли по крутому склону к контакту и, в конце концов, она убедилась, что ей добраться туда надо очень много времени. Она решила отказаться от этой попытки и тогда Олег предложил, что он сходит один. Таня отпустила его и с трепетом сначала наблюдала, как он карабкался по скалам (очень красиво лез), потом поднимался выбивая ступеньки по крутому снежнику, потом исчез из вида – тут Таня переживала за него больше всего – и, наконец, появился у контакта. Вскоре он начал спуск. Особенно красиво и быстро он спускался по снежнику (4 мин. спуск – 20 мин. подъем), упираясь ручкой молотка и делая петли вправо и влево, он скользил по снежнику в ботинках, как слаломщик на лыжах, наклоном корпуса придавая телу нужное направление. И во всей его пригнувшейся в коленях фигуре, в снежных брызгах, вылетающих из-под рантов ботинок, в скорости, с которой он спускался, было нечто от слалома. А когда он достиг подножья снежника и распрямился, точь в точь как лыжник, прошедший ленточку финиша, и теперь имеющий право пройтись спокойно и не спеша, было в его фигуре и торжество победителя и удовлетворение спортсмена, хорошо прошедшего свою дистанцию. Ко всему этому Таня добавила, что Олег принес очень подробное и очень толковое описание контакта.

Но что значит «лезть красиво»? Лезть красиво это значит не балансировать. Олег поднимается по склону плавно и в то же время быстро. Как будто какая-то неведомая сила тащит его вверх. Тело его перемещается над скалами спокойно, без рывков. Он не задерживается, выбирая точку опоры, но нога его никогда не срывается. Он не озирается, не колеблется, кажется, что даже не раздумывает при продвижении, как не раздумывает человек, идущий по ровной гладкой дороге.

Любой из нас двигается совершенно иначе. В движениях чувствуется осторожность, вызванная недоверием к точке опоры, крутизне склона, правильности выбранного направления. Движения наши порывисты и перемежаются с периодами длительного раздумья или передышками. Скорость подъема незначительна – сразу чувствуется, что человек идет не по обычному пути.

Вообще, надо сказать, что в Олеге, в каждом его движении, в каждом взгляде и т.п. чувствуется истинный исследователь. Все его интересует, он все хочет знать, всему ищет объяснения. Будучи физиком, т.е. человеком точной науки, он и здесь хочет получить о всех явлениях природы точный, математический ответ. Он притаскивает на своих могучих плечах груды камней, чтобы спросить Шарковского, что это, а что то? Он колотит камни в маршруте. Увидев что-то ставшее ему знакомым, он проверяет себя, спрашивая:
– Вон там контакт? … Здесь складка? …

И еще один эпизод. Звончиху они бродили из озорства. А вот Фомину, оказывается, они бродили, потому что иного выхода не было. Я живо представил себе этот момент: вечереет, солнце уже опустилось за высокие хребты и в глубокой каньонообразной долине реки Фоминой уже сгущается темнота. По крутому склону спускаются две человеческие фигурки – одна идет впереди, прощупывая дорогу. За плечами большой рюкзак, но движения четки, уверены, тренированы. Фигурка с рюкзаком то и дело останавливается, поджидая вторую, которая идет медленнее, не так уверенно, осторожно ощупывая каждый шаг. Первая фигурка – Олег, вторая – Таня. Они спускаются по заданному им маршруту. Внизу, в темноте под скалами шумит река. Спуститься к ней, и ты дома – знакомое ощущение каждому, кто ходил крутыми склонами. И вот они внизу. Вздох облегчения, но рано. Фомина шумит, бьется на камнях. Ее течение стремительно, мелководность обманчива…

Две фигурки стоят на берегу. Иного пути как через реку нет. Позади стена, по которой они только что спустились. Да и куда идти назад? По бокам валуны, болото и приторы. Надо переходить реку. И тогда снова на выручку приходят знания и опыт Олега. Они обнимаются с Таней за плечи, образуя, так называемую, «таджикскую стенку» и вступают в воду. Олег идет справа, выше по течению. Но одному, даже такому сильному и опытному человеку как Олег, не удержаться под напором горных вод. Олег опирается на плечо Тани, Таня на плечо Олега – четыре ноги это в несколько раз прочнее двух ног, плечо товарища – самая лучшая опора. И вот река позади. Мокрые, они выбираются на противоположный берег. Где-то здесь тропка, которая приведет их к палатке. Веселые и довольные две фигурки топают в сумерках по каменистой тропке…

Можно говорить отдельно об Олеге, можно говорить отдельно о Тане, а можно и правильнее всего говорить о маршрутной паре – Олеге и Тане. Это было не просто сочетание двух людей разных качеств, дополняющих в маршруте друг друга, это было новое качество – маршрутная пара, столь же индивидуальная и неповторимая, как и каждый из маршрутантов в отдельности. Умение лазить по скалам с одной стороны и неодолимое желание залезть на скалы – с другой. Интерес к живой природе и знание законов этой природы. Молодость и энтузиазм, опыт и увлечение. Общность походной жизни, любовь к палатке, к вечернему костру. Сочетание, рождающее успех. Не было маршрута, который бы эта пара не смогла бы пройти, не было задания, которое оказалось бы им не под силу, не было таких трудностей, которые могли бы омрачить радость их труда. Там, где Таня ничего бы не смогла сделать одна, приходил на помощь Олег, там, где Олег был бы бесполезен один, вдвоем с Таней они добивались настоящего результата геологического исследования. Эта пара была настолько органична в своем содружестве, настолько соответствовала условиям и требованиям нашей работы, что какой бы трудности не доставался участок другому геологу, никому и в голову не приходило потребовать Олега к себе.

…В 7 часов вечера мы приезжаем в лагерь на Коксу. Одновременно подходит с противоположной стороны караван. Его предвестником служит Грозный, который появляется из лесной чащи и занимает свое место около кухни. Прибыли продукты, письма. Все в порядке. Лошадь с вьюком найдена в лесу. Все цело, хотя сама лошадь обессилела – так ей и надо, не надо обрываться. Но этот (хороший) вариант нами не был предусмотрен. Сегодня, 17-го августа, Шарковский, Таня и Рита уехали на день к Сизову, я сейчас приступлю к комплектовке вьюков. Завтра начнется последнее Великое Кочевье на Кокколь.

Нижний лагерь. 19.08.56

Снова Кокколь. Вчера утром, а точнее днем, мы вышли с восемью вьюками – первая переброска. С утра погода была ясная, потом надвинулись грозовые тучи. Мы думали переждать, но дождь шел стороной, и подготовка к отправке не прерывалась. Когда ушла первая тройка, грянул град. Мы пережидали его более часа и между первой группой каравана и второй образовался разрыв. Перед нами уехала съемочная группа: Шарковский с девчатами. Мы двигались неспешно и благополучно. Вдруг Гапонов вспомнил, что Филиппыч не расписался в ведомости, которую надо было уже отправлять в Берель.

Мы достигли лагеря Шарковского, но застали там только Риту и Таню, они ставили палатки. Шарковский уехал с Галей и Аллой в сопровождении Филиппыча к месту разреза новой толщи. Гапонов остался его ждать и забыл передать нам ключи от ящика с консервами. Под перевалом нас вновь накрыл град. Тропа на перевал вела хорошая, но крутая, мы продвигались очень медленно, а град (до 1 см) хлестал все яростней.

Природа прилагала последние усилия, чтобы не допустить нас на перевал. Вокруг высились мрачные черные и буро-красные (от лишайников) скалы. Бесконечные осыпи покрывали склоны. Висячие каровые ледники тускло смотрели на нас белыми бельмами.

И вот, среди всего этого хаоса камней, града и мрака, возникли перед нами домики. Они стояли в камнях (на высоте около 3000 м), полуразрушенные, окруженные хламом, сопутствующим всякому отступлению. Глазища окон без стекол мутно смотрели в заволоченное тучами небо. Опустошением и тоской веяло от них. Они стояли немыми свидетелями победы природы над человеком, а среди камней и развалин продвигалось несколько фигурок – конники с вьючными лошадьми в поводу. Они двигались, спрятав головы под капюшоны, не различая дороги, думая лишь о том, как бы скорее выбраться из этой мертвой, обездоленной земли.

В 6 часов 10 минут вечера мы вышли на дорогу к Нижнему Лагерю. Град, видя, что нас все же не остановить, поутих, стал мельче и вскоре прекратился вовсе. Мы ехали по широкой тележной дороге. Впереди светилась на солнце долина Б. Берели. Густел лесок. Там, мы знали, нас ждут комнаты и ужин. В 8 часов мы были на старом родном пепелище. Не все здесь было так, как мы оставили. Не было печей и труб – их вывезли в Урыль, стекла были выбиты; лишь в одной комнате на стене красовалась надпись: «Пусть здравствует и процветает дружба лесоустроителей и геологов!» и, вместо восклицательного знака, стояла опрокинутая над стаканом бутылка. Лесоустроители, как и мы, бродячий народ. Случилось нам однажды оказать им услугу, и вот теперь, зная, что мы придем на Кокколь, они приветствовали нас этой надписью.

Мы взломали ящик с консервами и уже кончали ужин, как приехал Гапонов. Он гнал в темноте. Перевал и брошенные домики привели его в еще большее, чем нас, неприятное состояние. Ему на ум пришли всякие ведьмы и домовые. А Олег сказал, что, когда он был здесь с Таней, стояла одуряющая жара, и перевал походил на обширную каменистую пустыню. Мы переночевали вповалку в одной из комнат, а сегодня утром разъезжаемся: Олег и Толя-III уехали в Берель, я и Толя-IV уезжаем обратно на Коксу. Остальные остаются. Но, хотя мне и предстоит еще двойная дорога: на Коксу и обратно – я уже считаю себя на Кокколе, т.е. дома!

Коксу. 20.08.56

Вчера вновь пришел на Коксу. Верхний Лагерь проходил в ясную погоду и он не показался мне таким мрачным. И все-таки картина опустошения и запустения угнетающая. Ехал вдвоем с Толей Ютцевым, вели четырех коней. Сначала вели их в поводу, потом гнилые веревки пообрывались и мы провели лошадей гоном. Проезжал лагерь Шарковского, оставил ему последние радиограммы. Какую только ерунду не передают по радио. Между прочим, забросить нам в Катон свежие овощи. Заманчиво, а как мы их заберем из Катона? Еще раньше предложили аэровизуалку. Шарковский запросил самолет между 1–5 сентября. Надеюсь, что полеты возместят мне восхождение на Белуху.

В лагере на Коксу двое: Ивановна и Сайлау. Масло, как и консервы, в Верхнем Лагере на замке, а ключ у Гапонова. Хотел взломать ящик, но Ивановна воспротивилась. Страсть к экономии у нее просто болезненная – жалеет масло для самой себя. Накормила нас ухой и в 7 часов вечера я завалился спать. Спал до 7 утра, позавтракал и снова проспал до 2-х дня.

Приехали Сизовцы. В одном из маршрутов они обнаружили пещеру – говорят, человек 30 уместится. Пол выложен каменными плитами, когда вскрыли плитки, обнаружили яму и в ней лед. В самой пещере нашли жаровницу – горшок диаметром 35–40 см, сделанный из гравийного материала или скорее дресвы гранитов, цемент глинистый. Горшок с наружной стороны гладкий, с внутренней – черный и прокаленный на 3/4 толщины стенки, видимо, в нем держали угли. Еще нашли большую продолговатую гальку, которая могла служить пестиком и подобие каменного ножа. Истинная ценность и датировка этих предметов определятся в Москве, но и сам факт находки уже очень интересен. Хотел бы сходить осмотреть эту пещеру сам, но завтра уезжаем, а с Нижнего Лагеря ее не достать, разве что Шарковский захочет осмотреть ее специально.

Днем через наш лагерь проходили пьезокварщики из Усть-Каменогорска. Ходят по одному, карты у них рыжовки, вид неавантажный. Я подумал: мы снабжены не блестяще, но все же у нас хорошая топооснова, аэроснимки, достаточно коней, хорошие кадры. А у них? Один из них, только на том основании, что у него на руках дрянная рыжевка с разреженной сеткой горизонталей, скопированная с карты 100 000 масштаба, считает, что они проводят здесь съемку (геологическую!) и поиски, также 100 000 масштаба. И лесоустроители снабжены не лучше – не имели жизненно необходимых для них фотосхем. Так что мы живем еще не так плохо, по сравнению с другими.

…Вечером соорудили «ташкент». На Сизова неожиданно снизошло трудовое вдохновение и он тащил к костру одну корягу за другой. Даже Ивановна удивилась, сказав:
– Когда нужно дров, никого не допросишься, а сейчас кому он таскает?
– Он же для людей! – вспомнил кто-то…

Но, так или иначе, мы славно посидели у костра. Я вновь начал расспрашивать о пещере и выяснилось, что это была, собственно, не пещера, а искусственное каменное жилище, которому потолком и стенкой служили большие каменные глыбы, а боковые стенки были выложены каменными плитками, как и пол. Потолок, т.е. верхняя глыба, был закопчен. В пещере был так же гладкий камень, служивший лежанкой.

Коксу – Нижний Лагерь. 23.08.56

21.08.56

Я проснулся рано утром. Солнце еще не взошло, но небо было ясное, чистое, на траве лежал иней – все предвещало хорошую погоду. Торопиться было некуда и я поднялся в половине восьмого. Сайлау уже не было – он ушел за лошадьми. Я разбудил остальных, мы позавтракали, сняли палатки, приготовили последние вьюки, а Сайлау с лошадьми все еще не было. Наконец, в 10-м часу он пригнал несколько меринов, а все кобылы с жеребцом так и не были найдены. Сайлау поел и с Геной отправился на поиски. Я решил отправить первую группу. Первым ушел Толя-II. Он повел хромую лошадь и я освободил его от вьючки. Часов в 11 вышли с вьюками Сизов, Щербина и Юра. Сайлау лошадей еще не нашел.

Солнце припекало, было безоблачно, мы лежали на тенте без рубашек, и я думал, что будет, если не найдут лошадей. Как водится в подобных случаях, мы отправили с первыми вьюками весь хлеб и продукты и, случись нам действительно задержаться, нечего будет даже поесть. Впрочем, я не особенно беспокоился. Геологическая судьба приучила меня к тому, что ничего не бывает гладко, но и ничего не кончается печально (тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!). И в самом деле, к 2-м часам дня лошади нашлись – они ушли на самый водораздел – к пещере, там не было мошки (гнуса).

Времени оставалось впритирку. Мы быстренько завьючили лошадей и вышли. Дорога была знакомая, сколько раз мне приходилось проезжать по ней, но это был последний переезд. Каждый отработанный и оставляемый позади кусок и радует, и печалит. Я ехал, последний раз оглядывал склоны, по которым карабкался, камни, о которые спотыкался и думал о Кокколе, об очерке, о доме, о чем угодно. Верхний Лагерь мы проехали в хорошую погоду. Правда, был уже вечер и было холодно, но солнце освещало рудник и он казался теперь приютом среди камней. По скалам, по бортам каров видны были хорошо выбитые дороги, которые вели к слепым темным входам в штольни, склоны были в рубцах разведочных канав, по ручьям виднелись отвалы перемытой породы. Брошенные кувалды, какие-то колеса, части машин – говорили о том, что человек здесь потрудился изрядно…

А дорога вела нас все дальше и дальше и вот перед нами снова Нижний Лагерь. Так как Ивановна ехала с нами, то кашеварили Алла и Таня. Мы как раз поспели к ужину. Все были в сборе. Все, кроме Сайлау и Гены. Они гнали лошадей, вырвались вперед и, не зная дороги, упороли «в не туда». Впрочем, скоро приехали и они. Кроме наших на Лагере были еще четыре туриста – ленинградцы. Мы их кормили – как водится, у них вышли все продукты.

22 и 23.08.56

Камералили, мылись в бане. Приехал Олег, привез что мог для Белухи. Рассказал, что встретил в Берели знакомых туристов. Один из них – высокого роста, с ясными серо-голубыми глазами, в тирольской короткополой шляпе со шнурком и ботинками с триконями на ногах, с объемистым рюкзаком, из которого торчит ледоруб. Этот турист рассказывал, что идут с Шилвы, поднимались в кар на ледник длинною 2 км, хотел бы пойти на Белуху (у него 3-й разряд альпиниста), да не с кем. С удовольствием пошел бы с нами, да не может ждать – 7 дней! Он 5-го сентября должен быть уже в Ленинграде и приступить к работе. Еще Олег сказал, что группа альпинистов из МАИ подошла сейчас к Катунскому леднику и собирается подняться на Белуху. Просто обидно, что столько народу поднималось и поднимается на эту гору из чисто спортивного интереса, а нам предстоит по необходимости повторять проторенные маршруты в неудобные для нас сроки и без необходимого снаряжения.

По рации сообщили, что высылают нам свежие овощи и сегодня снарядили в Берель караван – 6 вьючных и 4 человека. Прямо регулярное сообщение.

Таня рассказывала, как она и Шарковский лазили в штольни на Верхнем Лагере. Там все обледенело.
– Мы идем по заброшенной штольне. Идем со свечками. Штольни обледенели и неровные желтые отсветы неяркими бликами ложатся на стены. Впереди темнота, позади темнота. Холод. Мы идем почти что ощупью. Михаил продвигается быстрее и я отстаю. Он ждет меня. Над головой черное отверстие – вертикальная выработка – гезенг. Я подхожу и он начинает подниматься вверх. Ступенек нет. Стенки и крепления обледенели. Все неверно, шатко – вот-вот рухнет. Я спрашиваю:
– Мне подниматься за тобой?
– Нет.

Он лезет наверх и вскоре слабый отсвет его свечи исчезает. Очевидно Михаил вошел в новую штольню, параллельную той, в которой осталась я. Слабый ветерок колышет пламя свечи, вот-вот задует его. Я жду. Одной в глухой темной штольне глубоко под землей – жутко. Я кричу:
– Ми-ша-а!
Ответа нет.
– Ми-ша-а! … Ми-ша-а! …
– А-а-а… – доносится сверху неясный ответ.

Наконец, над головой появляется пятно желтого света, что-то шуршит, осыпается мне на голову и плечи. Я отодвигаюсь. Шарковский спускается вниз и спрашивает:
– Ты что?
– Ничего. Вдвоем гораздо веселее. Что у тебя там было интересного?

…Мы идем к выходу. Вот вдали забрезжило что-то светлое, вот оно округляется, принимает четкую форму – это выход, дыра, через которую мы проникли под землю и теперь возвращаемся обратно. Дыра все ближе, ближе. Мы ускоряем шаг. И вот мы снова на земле.

Шарковский о исследовании штольни рассказывал так:
– Оледенение штольни – не натечное, а кристаллическое. Освещенное пламенем свечи, штольня представляла собою сказочно-фейерическое зрелище. Кристаллы льда на стенках вспыхивали и искрились под разными углами, как многогранные алмазы. Если поднести свечу к стене, то видна была их причудливая узорчатая форма. Особенно красиво было в забое. Здесь было небольшое сферическое расширение, свободное от крепи. Только большие, до двух метров, сосульки спускались с потолка и поднимались от пола, образуя ледяные сталагмиты и сталактиты. Полая, вогнутая поверхность забоя сверкала как внутренность шара, выложенного алмазами. Правда. свет свечи не проникал далеко и поэтому отдельные блестки «алмазов» были как бы выхваченными из темноты. В самой штольне было не так красиво – мешали крепи полудверного характера. От штольни вверх поднимались вертикальные ходы, так называемые «гезенги», или «восходящие». Гезенги были выложены крепью на подобие колодезного сруба. В стороны от гезенга, и особенно в его верхней части, шли коротенькие слепые забои. Я там еле на брюхе прополз. Вернулся, как черт. Видишь, и сейчас вся телогрейка в стеарине.

Завтра надо идти в маршруты, но погода вновь захмарилась, несколько раз собирался дождь, но так и не собрался… Что-то не пишется, сейчас лягу спать, а завтра посмотрим – утро вечера мудреней.

24.08.56

Весь день за окном дождь. Шарковский сказал:
– Чем нас проводил Кокколь, тем и встретил.

26.08.56

Третий день льет дождь, а точнее, мы просто находимся в зоне облачности. Как-то в июне я писал отсюда домой: «Если вы хотите посмотреть, как мы живем, в непогожий день поднимите голову и посмотрите наверх. Там, на высоте облаков и среди них, находится наш лагерь». Но, то было в июне, а сейчас конец августа, т.е. время, когда на Кокколе уже ложится снег. И мы смотрим в окна и не знаем: может быть пришло это время?

Туман плотный, белый. Он окутывает все вершины вокруг лагеря, а о дальних и говорить нечего. Иногда туман разрывается и тогда видно, как горы седеют. А мы сидим и ждем. Сапожников ждал погоду перед восхождением на Белуху 17 дней, но это было его единственной задачей и это было в июле. Для нас 17 дней ожидания – неслыханная роскошь. Мы сидим и смотрим на небо только потому, что остальная площадь уже заделана, потому что нам необходимо дождаться ясных дней и, хотя бы по снегу, закрыть Коккольский участок, потому что у нас нет сейчас другой задачи, как сидеть и ждать. И я подумываю: не добился ли Кокколь своего, кидая нам «куски» на Орочагане, не задержал ли мне кульминационные и выигрывающие главы очерка. Рушится восхождение на Белуху, парадное завоевание Кокколя, «пунша пламень голубой» и т.п. И, вообще, я устал носить очерк в голове. Мне уже хочется, чтобы все было кончено, хочется сесть за машинку и положить свои мысли на бумагу. Но, до конца далеко, точнее – конца не видно и от этого настроение мое, как погода – скверное.

Да и не только у меня. В партии также чувствуется и усталость и близость конца полевых работ. Народ стал грубее, в частности Шарковский. Галя Григораш не пишет писем, т.к. уже не ждет на них ответа. Она полагает, что 15.09 выедет уже из Берели. Но особенно «проявился» в эти дни Луньков. Я даже удивился. Началось это еще на предыдущем лагере. Шарковский с девчатами уходил на детализацию, мне была поручена переброска лагеря. Я прикинул – получалось, что лагерь надо было перебрасывать в два приема: не было веревок, лошади были посбиты, людей не хватало. Правда, я не учел, что ко второй переброске должны спуститься с гор 6 человек Сизовского отряда, но, так или иначе, я рассчитывал на Лунькова и поэтому, когда он сказал, что вот, мол, он приедет, раскинет рацию и будет сидеть на Кокколе, я сказал ему, что рация пойдет вторым караваном, а он со мной сходит два раза туда и обратно. Вот тогда-то он меня и удивил. Сначала он сказал:
– Я не могу прерывать связь на столько времени.
– Ты и не будешь прерывать ее надолго, – возразил я, – через день ты вернешься. Кроме того, что проку от связи, если начальника нет на лагере, все равно отвечать ты не сможешь.

И тогда он сказал:
– Все равно, это не моя обязанность перебрасывать лагерь.
Я даже опешил:
– А кто обязан? – спросил я. – Я обязан?

Его разговоры настолько походили на рассуждения Ютцева, что я даже озлился:
– Мне странно от тебя это слышать, – сказал я ему, – еще когда студенты говорят подобное, то это куда ни шло, но ведь ты старый экспедиционный работник, тебе ли говорить подобные вещи?

Но воздействовать на Лунькова логикой оказалось невозможным. Он стал повторять, что не его обязанность везти вьюк (кроме рации), не его обязанность готовить вьюки, работать радистом и даже чинить приборы. Примитивность и ограниченность его рассуждений была столь очевидна, что я оставил его, сказав: «Поступай, как знаешь».

Вечером приехал Шарковский, он ездил к Сизову, и, когда я рассказал свой разговор с Луньковым, только рукой махнул:
– Отправь его на Кокколь. Пусть сидит там. Здесь меньше вони будет.
И добавил:
– В Москве мне говорили: «Луньков! Луньков!» А на деле он оказался дерьмом на палочке. Ему бы только сидеть где-нибудь на полярной станции, чтобы большие деньги сами текли на водку.

Насчет водки он заметил правильно. Луньков страдал от отсутствия водки, даже прикладывался к одеколону. В последний приход каравана Гапонов, по его просьбе, привез ему поллитровку, но Шарковский отобрал:
– Вот еще! – сказал он, – каждый будет здесь разводить пьянку, когда ему вздумается.

Шарковский еще сказал мне, что Луньков вообще последнее время ныл, вроде Ивановны, выражая недовольство полевой бродячей жизнью и мечтал об оседлости. Мы его тогда также квалифицировали, как человека случайного в нашей работе.

И вот лагерь переброшен. Луньков оставлен на Кокколе, я возвращаюсь на Коксу и снова прихожу на Кокколь. В нашей комнате во всю длину стены установлены топчаны, а один топчан стоит отдельно – это топчан Лунькова. Перед ним столик, на столике рация и приемник. За это претензий у меня к Лунькову нет – наоборот, правильно, рабочее место всегда должно быть удобно для работы и хорошо оформлено. Но вот наступает вечер, ночь, а из приемника все несутся звуки легкой музыки. Луньков ловит ее на всех волнах всех радиостанций. Больше его ничего не интересует, даже последние известия. Я выразил некоторое неудовольствие как репертуаром, так и его обилием. Луньков опять «забурился». По обидчивости он превосходит даже Гапонова.
– Я имею право слушать музыку, – сказал он.
Но шел уже первый час ночи и я возразил:
– А я имею право на отдых. И по законам общежития после 12 часов радио выключается.

Луньков заявил, что он может переселиться из этой комнаты, если большинство не хочет слушать музыку, а я ответил, что и я могу уйти отсюда, если большинство хочет слушать эту бесконечную какофонию. После этого я накрылся с головой и заснул.

Наутро была камералка, я работал над картой, а Луньков перетащил в это время свой топчан, рацию и приемник в соседнюю комнату. За ним переселился и Игорь. Шарковский остался на старом месте, Олег (по приезде) тоже. Луньков и Игорь притащили раму, застеклили окно, сложили печку и зажили как на зимовке. Вечерами к ним собирается народ – слушают музыку, да и вообще в куче веселее. Я избегаю заходить туда. И не из-за конфликта – плевать я хотел на этот конфликт и на Лунькова (Мы с Шарковским еще смеялись, когда происходило переселение и я в шутку предложил: «Давай переселимся и мы туда, а потом снова скажем, что нам не нравится и опять выживем Лунькова»), просто, как я уже сказал, у меня скверное настроение, а на людях оно становится еще хуже. На этом с Луньковым можно покончить.

Остается только рассказать, как проходят эти непогожие дни. Шарковский сначала доделывал карту, потом с Олегом они занялись ремонтом обуви и подготовкой снаряжения к восхождению. Раздобыли где-то шинную резину, надергали из старых ботинок и ящиков гвоздей, сделали из трубы «лапу» и стали сапожничать. К ним присоединилась Рита. Целый день они кромсали резину, заколачивали гвозди, точили «кошки», подгоняли их под обувь и т.п. Надо сказать, что получилось у них совсем не плохо. Пусть несколько грубовато, зато прочно.

Таня, Галя, Алла и Рая полдня готовили для Белухинской группы красные бумажные флажки (Олег сказал, что такими флажками метят дорогу на ледопадах, чтобы при возвращении не тратить времени на отыскание мест для спуска). На оборотной стороне девчата писали всякую чушь, вроде: «Вперед, к ослепительным вершинам Белухи», «Счастливцы, мы вам завидуем» и т.п. Особенно «хороши» были надписи, сделанные Раей. Грамматические и стилистические ошибки начисто искажали смысл пожелания, но все сходились на том, что пожелание будет понято правильно. Одна из Раиных надписей на флажках гласила: «Альпинисты, смотрите на зад!». Надписи делались тайком от белухинцев, так сказать, в виде приятного сюрприза. Они должны обнаружиться уже в маршруте, когда будет метиться путь по леднику.

В перерывах между этими двумя вышеописанными занятиями, играли в преферанс, я стал брать у Гали уроки стенографии. Плюс ко всему, выяснилась еще одна «трогательная» подробность: кончилась крупа. Вчера на ужин выдали по порции сгущенки с хлебом и чаем без сахара. Караван придет только завтра или послезавтра. Правда, он привезет свежие овощи, но что мы будем есть два дня до его прихода? …

Ну вот, озлился и немного полегчало. Жаль только, что все написанное имеет очень маленькое отношение к очерку.

Справедливости ради я должен добавить, что любовь и пристрастие ко всему, что относится к радио, заслуживает Лунькову самое высокое одобрение.

…Я проявил 6 пленок и сварил 3 бутылки «зелья» на праздник. На время занял себя, но все равно – ничего не радует. Зашел в комнату к рабочим. В железной печурке гудит пламя. Жара – в одной рубашке и то не вытерпишь. Генка валяется на нарах, изнывает от жары и безделья. Толя Меркулов и Рая в два голоса орут: «…Видно любит здорово! Но не говорит. Слова, без которого…» Пропоют до конца и опять сначала.

Райская жизнь – кормят, а работу не спрашивают. Работяги считают, что вот так просидим до 15 сентября (и ведь сроки-то знают!), а потом уйдем в Берель. Черт бы их побрал, если это будет так. Пожалуй, единственный человек, у которого необъяснимо хорошее настроение – это Таня. Если она не ходит колесом, то только потому, что нет места.

27.08.56

Сегодня с утра – в 6:45 – за стеной Луньков уже включил музыку. Небо по-прежнему серое, вершины окутаны туманом. Вчера рацион питания был следующий: утром – чай с остатками сгущенки, вечером – чай не сладкий с остатками масла. В обед девчата из серой муки смастерили лапшу. Она не хотела сохнуть и суп получился вроде густого месива. Его заправили мясными консервами. Я достал черный молотый перец, который берег для плова. Приступы одиночества лечил сном и преферансом.

Около 10 часов утра зашла Таня, обругала нас «сонями» (а мы вовсе не спали, а интенсивно обсуждали вопросы вечной мерзлоты, морозного выветривания и новации) и сказала, что «по ее маршруту просвечивает солнце». Я вышел. По ее маршруту – Катун-Берельский водораздел, лежал плотный белый туман, но над головой действительно просвечивали голубые пятна чистого неба и где-то внизу по долине Берели было какое-то подобие солнечного света. Прибежал с умывания Олег, сказал, что вода спала – значит ночью не было дождя. И еще он сообщил, что Шарковский изменил распределение маршрутантов и берет его с собой с тем, чтобы быстрее сделать Коккольский участок и – на Белуху! Ура! Мы ломим – гнутся шведы… Вопрос: «Кто кого?» – кажется решается в нашу пользу.

11 часов. Облачность поднялась, солнце скрылось. Вершины и водоразделы покрыты снегом. Снова пошел дождь. Нехорошо!

11:45 – солнце! Много солнца. Шарковский принял новое решение: если погода установится, то завтра они выходят на Белуху.

15 часов. Снова дождь, снова облачность закрывает все вершины.

…И так все время – то дождь, то прояснение.

В 5 часов вечера пришел караван. Его предвестником был Грозный. Радости его не было края. Он заглядывал в комнаты (как дисциплинированный пес в комнаты он не входит), приседал на задние лапы, виляя хвостом, умильно заглядывая в глаза. Стоило только позвать: «Мошенька… Грозненький…» – как он кидался со всех ног. А ведь я помню эту собаку, когда она впервые в прошлом году пришла к нам с Филиппычем. Она легла под тентом у седла и недобрым ворчанием встречала каждого, кто подходил к седлам.

Вскоре прибыл и сам караван. Картошка! Помидоры! Огурцы! Два дня мы сидели на клецках. Народ сбежался к каравану. Вьючные лошади хватались нарасхват, моментально расседлывались, а вьюки торжественно сносились к кухне. И вот отлетают первые планки от ящиков. Красные помидоры! От них нельзя оторвать взгляда. К ним тянутся руки. Генка уже хрустит зеленым огурцом. Еще мгновение и начнется «голодный бунт». Приходится вмешаться. Я разогнал народ, отказываю в маленькой помидоринке Шарковскому, прогоняю Игоря, делаю замечание Ритуле – словом, наживаю себе кучу «недругов». Но порядок восстановлен.

Ивановна готовит салат – каждому по полной миске. Ритуля ставит вариться картошку. Ей привезли посылку с яблоками, они лежат горкой на столе и так пахнут – сил нет! На ужин не пришлось кричать дважды. А когда первый аппетит был удовлетворен, начались прочие разговоры. Олега интересовало, встретил ли Сергей альпинистов из МАИ, восходивших на Белуху. Сколько их поднималось? Когда начали подъем и когда кончили спуск? Кто-то спросил, были ли с ними девушки? И т.д. и т.п. Сергей отвечал, что да, он встретил эту группу сегодня 5 часов назад, что это были студенты МИСИ им. Куйбышева, а не МАИ, что их было 7 человек, из них 2 девушки, одна из них хорошенькая и обе они были в свитерах с оленями. Эти ответы – на остальные вопросы он ответить не мог – мол, у него не было времени на разговоры с ними, настолько умилили нас, что я спросил дополнительно – как звали хорошенькую девушку и не взял ли он ее московский адрес. Олега я «утешил», сказав, что все, что его интересует, можно будет выяснить в Москве!

Потом Гапонов передал остальную часть разговора с МИСИвцами. Они спросили, есть ли у нас ледовые крючья, т.к. без них нечего и идти. Я сказал, что нет. Они сказали, что это плохо. Но я сказал, что у нас есть инструктор-альпинист. Они сказали, что это хорошо.

…Мы весело смеялись. И, хотя погода не налаживалась, настроение резко поднялось. А на Верхнем Лагере снег лег на 20 см – рассказывали пьезокварщики.

30.08.56

Проснулся – за окном бело. Падает густой мокрый снег. Все в снегу – трава, деревья, дома. А как же восхождение? Очерк? Малый Кокколь? У меня снова резко упало настроение. Попробовал проявить порвавшуюся на Берельском маршруте пленку – ослепил ее и испортил. А один кадр там был просто потрясающий – Олег на фоне большого ледопада и надо всем вершина Белухи. Все это можно было разглядеть на пленке, но не больше. Я выбросил ее.

Сейчас 12 часов 45 минут. Снег продолжает падать густыми белыми хлопьями. Он покрыл всю землю, травы не видно. Бело до боли в глазах. По рации приняли сообщение – с Голиковым плохо: сердце, повышенное давление. Его вывезли вчера на самолете в Шемонаиху. Я смотрю в окно и мысли у меня невеселые. Этот снег, наверное, уже не сойдет. Ему и время здесь, обычно он ложится еще раньше – в середине августа. Теперь вопрос только в упорстве белухинцев! Сколько времени они будут выжидать погоду? Действительно обидно: собраться, подойти к подножью Катунского ледника и… вернуться. Три дня, нам нужно было еще три дня хорошей погоды.

Весь день падал снег. Сейчас вечер. За окном сначала туман, а затем темнота скрыли как дальние вершины, так и ближайшие к нам дома и деревья. Нас на Кокколе 11 человек. Почти все мы собрались в комнате у Лунькова. В печурке потрескивают дрова и красные отсветы огня ложатся на выбеленные дощатые стены комнаты. На столе радиоприемник и светильник конструкции Виктора Ивановича – фитиль в стеарине (я под подсвечник приспособил фарфоровый изолятор).

По стенам двигаются наши тени. Луньков извлекает из приемника различные концерты, сообщения и т.п. Именно «извлекает», потому что приемник «Дорожный» слишком слабосильная конструкция, чтобы взять далекие от нас станции, но в сочетании с рацией плюс умелые руки Лунькова и мы слушаем музыку, последние известия, концерты так, словно трансляционный узел находится рядом в соседней комнате. На самом же деле мы на Кокколе одни. Одиннадцать человек здесь и одиннадцать где-то в снегу и тумане. Маленький черненький ящичек сейчас единственное, что связывает нас с внешним миром.

На руднике существовала специальная должность – топтогон. Люди с лошадьми ходили от Нижнего Лагеря к Верхнему и обратно протаптывая дорогу. От Нижнего Лагеря, где мы сейчас стоим, вниз ведет крутая извивающаяся дорога. Сейчас она, видимо, раскисла, идти по ней будет очень трудно. А наши где-то за пределами этой дороги. Шарковский, Олег и Вадим сидят, вероятно, у Катунского ледника. Сколько они там будут сидеть? Вероятно, пока не кончатся продукты. Для Олега возвращение будет большим ударом. Да и для всех нас. Мне просто хочется закричать:
– Боже! Если ты есть на белом свете, дай три дня хорошей погоды!

Таня тоже где-то дрогнет в альпийке. Догадалась бы вернуться на Кокколь. Ведь все равно по снегу не работа, а ждать, пока сойдет снег, еще дольше, чем просто ясных дней. Нет, работы здесь, по всей видимости, закончены. Тот пятачок, что оставался за мной и Сизовым, не существенен. Его можно интерпретировать между соседними маршрутами. Игорь, наверно, уже в Берели. Послезавтра он выйдет обратно на Кокколь. И быть может зря. Мы как на зимовке в Заполярье. Мерцает светильник, звучит музыка. На топчанах спальники, на спальниках мы. Сколько нам зимовать? Я все время возвращаюсь к этому вопросу.

Боже! Дай нам три дня хорошей погоды, чтобы наши могли благополучно взойти на Белуху и вернуться обратно.

Нижний Лагерь. 29.08.56

Вечером 27.08 был красный закат. Ночью, хотя и было тепло, облачность все же была редкая и высокая. А вчера утром, т.е. 28.08 появились большие голубые разрывы, солнце освещало то один участок склона, то другой. Временами была видна Белуха. Мы начали срочно собираться в маршруты.

Сизов начал подготовку с того, что еще до завтрака съел миску свежих щей. Он сказал, что ему надоело приходить из маршрутов ночью и он решил выйти пораньше. Мы ловили лошадей, седлали их. Я должен был идти в маршрут с Ютцевым, а Таня с Луньковым, но на 11 часов Пожарсский назначил разговор с Шарковским и Луньков остался. Ютцева передали Тане, а Лунькова мне. Но ждать, когда окончатся переговоры, я не мог и была произведена еще одна перестановка: Олег в этот день должен был пойти со мной, в последующие дни, как и намечалось, я должен был маршрутировать с Луньковым. Таким образом, в свой первоначальный маршрут по Берельскому леднику я снова шел с Олегом. Мы оба обрадовались этому обстоятельству. Я получил хорошего и надежного проводника, а Олег – лишнюю возможность полазить по леднику. Он на радостях даже выехал в маршрут, не попрощавшись с Таней, чем очень огорчил ее. Ведь она уходила на три дня и теперь не увидится со своим подопечным до его возвращения с Белухи.

Мы позавтракали (Сизов съел еще одну миску щей), проехали на конях до Берельской морены и еще несколько дальше вдоль нее по склону, затем отдали коней коноводу и начали с Олегом спуск к морене. Вскоре мы уже шли по ее камням. Олег шел впереди, я за ним. Работая в горах хорошо иметь опытного и надежного помощника. Я знал, что Олег правильно выберет направление и место, где лучше пройти и поэтому не испытывал никакого беспокойства. С человеком, который чувствует себя на восхождении как в родной стихии, не может случиться ничего плохого. Я мог идти и спокойно вести геологические наблюдения.

Представьте себе, что вы только что научились управлять автомобилем и задумали проехать по московским улицам или какой-нибудь Военно-Грузинской дороге с целью сделать подробные описания. Задача сложная и даже едва ли выполнимая. Если вы проведете автомобиль, то не сделаете описания; если начнете делать описания, то можете просто угробиться или наскочите на кого-нибудь. Другое дело, когда машину ведет опытный шофер. Вы можете тогда спокойно производить свои наблюдения, ни чуточки не заботясь ни о передвижении, ни о своей безопасности. Так и в этом маршруте. А уже первые взятые на морене образцы показали пестроту и необычайность ее состава. Необычайность в том смысле, что по Катунскому водоразделу и, в частности, на Белухе предполагались совсем иные породы.

Олег вел маршрут превосходно. Мы шли по перекрытому мореной языку ледника. Под грядами камней лежал грязно-зеленый лед. На отдельных участках встречались трещины, которые мы благополучно обходили или перепрыгивали. При обычном восхождении альпинисты шли бы по срединной части ледника, но мы шли геологическим маршрутом, т.е. должны были держаться борта долины, чтобы добраться до коренных пород. Был полдень, светило солнце, снежок на склонах таял и вот до нас донесся звук подобный пушечному выстрелу, а за ним грохот. Мы с Олегом видели, как по противоположному склону, взметая облачко снежной пыли, сошла небольшая лавина пополам с камнепадом.

Кивнув в ту сторону, Олег сказал: «Живут горы!».

Горы жили. Отдельные камни срывались то тут, то там. Прошла еще одна лавина. Даже со склонов моренных валов осыпалась щебенка и мелкий валунник.

Искусно лавируя между моренными холмами и трещинами во льду (среди них была одна – ледяной «колодец»), Олег привел меня к скалам. Это был острый хребтик, «стрелка» между сливающимися Большим и Малым Берельскими ледниками. Отсюда и вверх по Большому Берельскому леднику вплоть до упора, до Белухинской стены, пролегал наш геологический маршрут.

Мы шли по боковой морене. Чем выше мы продвигались, тем теснее обступали нас скалы. Здесь на морене лежал свежий снег. Пришлось одеть очки. Собственно, очки я одел сразу, как только мы вышли на ледник, т.к. даже на дальние вершины было больно смотреть. Но в темных очках плохо различались породы и я, то одевал их, то вновь снимал, а здесь снимать очки было уже просто нельзя. Я снимал их, только когда подходил к скалам. В очках с непривычки как в потемках, только снег кажется розоватым и становится рельефным, фактурным.

Олег по-прежнему идет впереди. Так как с боковых каров спускаются ледопады, да и сама морена лежит на льду, и все это сверху прикрыто (замаскировано) свежим снегом, Олег идет, пробуя дорогу впереди себя ледорубом. Он с силой вгоняет ледоруб до упора и только после этого делает несколько шагов. Я иду за ним след в след. Таким образом мы выходим на самую вершину цирка Большого Берельского ледника. Вокруг нас широкий амфитеатр крутых скал, а между ними многочисленные также очень крутые ледопады. Лед переваливается с плато над скалами и крутыми изломанными ступенями падает вниз.

Вершины и скалы припорошены снегом, а над скалами и ледопадами – белоснежная вершина Белухи. От нас до нее рукой подать – подняться только по самому длинному (и крутому – около 60 гр.) ледопаду, а там плато и вершина Белухи. Но «почему-то» с этой стороны никто еще не поднимался на Белуху и в нашу задачу это тоже не входит. Я фотографирую ледопады и Олега на фоне Белухи и… фотоаппарат заедает. Я пробую провернуть пленку – она рвется. Закон мирового свинства.

До последних скал, куда мы еще можем и должны дойти, остается метров 30, но мы пересекаем подножье одного из ледопадов. Лед прикрыт снегом, но опытный глаз Олега различает под снегом трещины – рантклюфт – боковые трещины. Справа от нас серакон – нагромождение потрескавшихся хаотических глыб ледопада, слева ниже морена. Камни, прикрытые снегом, тоже не шик-модерн. Но ледоруб Олега уходит вниз по шейку.
– Держись от меня на 3–4 метра, – говорит он мне.
Я спрашиваю:
– Чтобы я не мог схватить тебя за рюкзак, когда ты провалишься?
– Гораздо хуже будет, если мы вдвоем очутимся над трещиной, – отвечает он и я слушаюсь.

Осторожно нащупывая путь, мы обходим трещины и снова приближаемся к скалам. Наконец, мы у цели. Несколько ударов молотком, образец в рюкзак, точка на аэроснимке и, не делая записи, начинаем спуск. Время 17 часов 45 минут.

Я думал, что мы будем возвращаться по нашему следу, но Олег уже присмотрел дорогу по центральной части ледника. Мы начинаем выход к нему, но неровности морены, трещины во льду, предательская гладкость свежего снега и др., не позволяют сразу осуществить наше намерение. Олег для страховки связывается со мной веревкой. Он по-прежнему идет впереди, осторожно ледорубом прощупывая дорогу. Приходится возвращаться на боковую морену, которой мы шли. Своим следом мы минуем неблагоприятный участок и выходим на срединную часть ледника. Теперь перед нами ровное пологое холмистое поле льда, покрытое тонким слоем снега. Продольные трещины тянутся параллельно нашему спуску и мне каждый раз кажется, что они все-таки преградят нам дорогу. Но, Олег мастерски выбирает направление и каждый раз через трещину оказывается или мосток, или трещина сужается и ее можно перепрыгнуть. Я новичок в хождении по ледникам и мне все интересно и, в то же время, страшновато. Впрочем, за спиной Олега ничего не страшно.

Чем ниже мы спускаемся, тем спокойнее идти. Ледник из закрытого становится открытым, т.е. на нем нет маскирующего трещины снега, да и трещин становится мало. Но идти по льду в рабочих ботинках очень скверно, на них нет твердого ранта и нога скользит, да и мерзнет. Во льду небольшие лунки абсолютно чистой и прозрачной воды. Мы пьем из одной лунки – нос и губы мерзнут. А темнота надвигается быстрее, чем мы идем. Разрозненные тучки наплывают из-за горных вершин и нас начинает присыпать сначала снежной крупой, затем дождичком. Но вот, наконец, и знакомая часть ледника. Долина Берели скрыта туманом. Мы выбираемся на ее зеленый борт и вскоре выходим на тропу. Сумерки сгущаются в мрак. Мы с Олегом идем очень быстро. Просто удивительно, что после такого изнурительного маршрута мы еще можем продвигаться с такой скоростью. Тропа в темноте различается совсем плохо и иногда мы теряем ее. Первый, кто находит тропу, выходит вперед и, таким образом, попеременно меняясь, мы двигаемся по направлению к лагерю. Наконец, мост через Малый Кокколь и за ним хорошая тележная дорога.

В лагерь приходим что-то около половины десятого. Остальные маршрутчики уже вернулись. Все, кроме Сизова. Мы ужинаем, пьем чай со сгущенкой. Я выпиваю три кружки и никак не могу напиться – так взмок на обратном пути. Спрашиваю Олега:
– Ну как, гожусь я для восхождения на Белуху?
– Для пятидневного годишься, – отвечает он, – В трехдневном будет тяжело. Здесь мы работали главным образом ногами, а там нагрузка и на руки, и на корпус. Да и темп продвижения должен быть еще быстрее, особенно на опасных участках.

В общем, мы все очень довольны. Еще три-четыре дня хорошей погоды, – а она должна быть хорошей, – и мы все закончим и уйдем победителями. Шарковский разговаривал утром с Пожарсским – через неделю назначена аэровизуалка. Все очень хорошо! Даже фокстротная музыка, которую мы молитвами Лунькова, слушаем каждый вечер, не раздражает. Наоборот, под ее звуки самому хочется двигаться. И в самом деле, первым пускается в пляс Луньков. Подхватив Галю, он пытается что-то выделывать стилем. Галя стилем не танцует. Шарковский идет с Аллой. Простой фокс его тоже не устраивает, он танцует линду. Линда с Аллой не получается. Шарковский идет танцевать с Олегом. В маленькой тесной комнатке заброшенного Коккольского рудника при свете коптилки между топчанами со спальниками они выделывают потешные коленца и всем весело.

А как же Сизов? Я выражаю беспокойство, на что Шарковский отвечает, что он нисколько не волнуется. На Звончихе Виктор Иванович никогда не приходил раньше часа ночи. На всякий случай он все же выходит во двор и подает ракеты: сначала три, через полчаса еще две.

Я хочу спать смертельно. Ноги ноют, как будто их целый день вязали узлом. Я оставляю шумную и веселую кают-компанию и иду спать.

Утро 29.08 – ясное и солнечное. Шарковский, Олег и Вадим собираются на Белуху. Игорь с караваном уходит в Берель. Я и Луньков выходим в маршрут. По совпадению, так же как маршрут по Берельскому леднику я начинал с Олегом и продолжал через три месяца с Олегом, этот маршрут я также начинал с Луньковым и теперь, через три месяца, продолжаю с ним же.

Трог, который в июне был полон снега, теперь абсолютно чист. Даже вершины, припорошенные за последние дни, постепенно освобождаются от снега. Но, как и в первый раз, трог встречает нас грохотом камнепада. Мы смотрим на кулуар (ложбину на склоне), по которому летят камни, и, когда камнепад затихает, быстро минуем опасное место. Мы идем по морене, перекрытой конусами выхода, и видим свеже-раздробленные глыбы – результат столкновения и бомбардировки камнями сверху. Маршрут крайне интересный. Мы перебираемся от скалы к скале, ползаем вверх-вниз по склонам, балансируя проходим по бортам сыпучих моренных валов.

То, что в первый маршрут было для меня новым и непонятным, теперь выглядит добрым старым знакомым. И все-таки маршрут настолько сложен, что к концу дня у меня просто пухнет голова. Вечером – новый «взрыв» камнепадов. На этот раз камни рушатся целыми потоками. Они огромных размеров и летят, прочерчивая по осыпи длинные «дымящиеся» следы. Мы видим, как две огромные глыбы сталкиваются в воздухе и разлетаются в разные стороны. Хорошо наблюдать такую картину издали, с безопасной высоты противоположного склона. Но даже то, что мы видим – пустяки по сравнению с настоящим горным обвалом. Со стороны Белухи до нас долетает протяжный грохот наподобие грома. Мы с Луньковым переглядываемся – наверное сошла крупная лавина. Хорошо, что мы не там и что наши тоже еще туда не доехали… А время уже позднее, рюкзак набит образцами, мы спускаемся.

А Сизов вчера-таки пришел в час ночи. Они с Вадимом в темноте упороли куда-то в сторону и сориентировались, только увидев ракеты.

Итак, 29.08, вечер тихий, небо чистое. Завтра уйдем на три дня в верховье Малого Кокколя. Рита советует делать эти маршруты из лагеря, так как все равно уходит много времени на приготовление завтрака и ужина. К тому же там нет дров и, возможно, уже лежит снег. Ладно! Утро вечера мудренее. Утром посмотрим карту, посоветуемся еще раз и решим, что лучше.

31.08.56

Бога нет. С утра была капель, снег осел и сквозь него проступила трава. Во второй половине дня снова повалили крупные пушистые хлопья. Перед тем, как пойти снегу, приехал Генка за хлебом. Он сказал, что Таня перебросила палатку ближе к мосту и думает продолжать работу. Я не сомневался, что работать на этом участке уже не придется. Вечером, промокшие, продрогшие, залепленные снегом Таня, Гена и Толя Ютцев вернулись на нижний лагерь. После ужина мы вновь собрались у Лунькова.

Жарко топилась печка. По радио транслировались сразу четыре концерта и Луньков метался по эфиру, не зная, какому из них отдать предпочтение. Таня была расстроена. Она с Шарковским готовилась написать две статьи о тектонике и о металлогении нашего района. Эти статьи должны были войти в сборник ВАГТа «Труды по Горному Алтаю». А теперь все рушится. Кокколь ушел от «медведя».

Правда, мы успели его «царапнуть» и формально откартировать этот участок, но самое интересное – разобраться в нем как следует, провести настоящую исследовательскую работу в этом году мы уже не сможем. Через год будет редакция листа и мы снова вернемся сюда. Мы приедем, когда нам будет удобно – нас не будет давить план и колоссальная площадь, и тогда мы разделаемся с Кокколем как следует.

Но, до этого далеко, а сейчас обидно, просто обидно, сколько времени было истрачено впустую. Простой подсчет: Гапонов запоролся с караваном – потеряно два дня; не было хлеба – еще два дня; ошибка с первым выездом на Кокколь – 10 дней; вторая ошибка – длительное пребывание на Орочагане. А кому нужно было, чтобы я перебрасывал лагерь и терял на этом драгоценные маршрутные дни? Чтобы девчата три раза повторяли маршруты по Звончихе и два раза по Игнатихе? Почему граниты нельзя было сделать быстрее или оставить их на осень, не задерживаться на Черной Берели, пройти прямо на Орочаган, сделать весь север в начале августа, а сейчас сидеть где-нибудь на гранитах, на том же Арасане, Аракане или Рахмановских ключах? Когда бы знать все это заранее!

Рухнуло и восхождение на Белуху. Еще день или два они посидят в ожидании погоды и вернутся. Погоды нет и, если даже будет – глубокий снег вряд ли позволит совершить восхождение. То есть оно превратится в то самое зимнее восхождение, которое не совершается, а если совершается, то расценивается по категории как гораздо более трудное. Я думаю, что 1-го или 2-го они вернутся. И что тогда? Даже выпить не хочется, такое скверное состояние.

03.09.56

01.09.56

Продолжала стоять скверная погода. Снег больше не падал, даже наоборот с утра была капель и в низинах трава вновь проглянула из-под белого покрова. Но вершины по-прежнему прятались в белом тумане и не просвечивало ни единого луча надежды.

Днем у меня была схватка с Сизовым. Еще в лагере на Коксу, когда мы уходили в многодневные маршруты, случилось встряхнуть сизовский мешок, в котором обнаружились большие запасы концентратов (а они у нас давно кончились) и консервы, в том числе 800-граммовая банка баранины. Шарковский отдал эту банку мне на маршрут и с той поры я несколько раз говорил Гапонову, чтобы он списал эту банку с Сизова и записал на меня с Ютцевым. И вот 1-го числа снова всплыл разговор об этой банке. Гапонов спросил, как же с ней все-таки быть и предложил, чтобы ему было проще с записью, выдать нам в маршруты по банке мяса, а записать обе на меня. Я согласился, а Сизов сказал:
– Э, нет. Ты дай мне банку в маршрут, а ему (т.е. мне, Музису) дай две банки, из которых одну он отдаст мне.
– Зачем тебе вторая банка? – спросил я.
– В запас, – ответил он и пустился в рассуждения, что экспедиция не заботится о нас, что каждый имеет право обеспечивать себя продуктами, что он за свои деньги может… и т.д. и т.п.

Я стал ему доказывать, что он поступает не по товарищески, забирая продуктов больше, чем может съесть, оставляя их в запас и съедая, когда у других – его же товарищей по работе, ничего нет. Сизов в ответ понес всякую ахинею, заговорил о зам. нач. экспедиции Рабиновиче, которого сняли за маленький перерасход по транспорту при прочей большой экономии, и пр., так что я не смог больше выдержать, сказал, что прекращаю разговор и ушел. А Сизов разбушевался. Он матерился, кричал на весь дом, что поставит вопрос на партийном собрании об антигосударственном поведении Музиса и т.д. Девчата пытались его образумить, но это только подлило масла в огонь. Тут девчата тоже озлились и тогда выяснился вдруг ряд фактов, которые загнали Сизова в тупик. Он все кричал, что бережет не для себя, а для людей, но Алла спросила его, почему он не поделился консервами, когда они сидели на Звончихе на манной каше без масла; его спросили, почему он сказал Щербине и Ютцеву, чтобы они «уничтожили семь банок сгущенки», которые остались после многодневного маршрута, «чтобы никому не досталось». А остальные в это время не имели ни сгущенки, ни сахара. Его спросили, почему он даже сейчас наливает чай в кружку, идет к себе в комнату, кладет там в чай сахар и приходит на кухню пить уже сладкий чай, в то время как остальные давно сидят без сахара. Рита сказала, что он ведет себя как кулак, как индивидуалист, а не как член коллектива геологов, что он дурно влияет на ребят, что Вадим и Юрка, поработав с ним тоже стали торбохватами, тащат себе в торбу, себе под подушку все, что попадет под руку и т.п. Загнанный всеобщим неодобрением в угол, Сизов ретировался к себе в комнату и не показывался до самого вечера. «Он же не для себя, он для людей…» – припомнил кто-то.

А вечером приехали белухинцы. Хлестал не то дождь, не то мокрый снег и вот в эту хлябину в темноте первым прибежал Грозный. Но он не прыгал как всегда от радости, не вилял хвостом, а, наоборот, поджав его, он жалобно скулил, заглядывая нам в глаза, а потом, оглядываясь на нас, побежал обратно, словно с его хозяином случилась беда и он звал нас ему навстречу.

С его хозяином, Василием Филипповичем, действительно приключилась беда. Он добрался до фляги со спиртом и упился вусмерть. Белухинцам пришлось тащить своего проводника и коновода чуть ли не на себе. Но приехали они бодрые и даже как будто веселые. Шарковский с ходу предложил мне окончание очерка: «…Мы ждали ракету с Белухи, вдруг она взвилась перед самым лагерем». Но через полчаса наступила реакция. Если в первые дни непогоды у всех упало настроение, если с установлением погоды, выездом на Белуху и началом маршрутов был всеобщий подъем, энтузиазм, стремление закончить все в кратчайшие строки, если с выпадением снега вновь упало настроение, но еще мелькала маленькая надежда – на что? – неизвестно, то теперь, с возвращением белухинцев, стало ясно: все наши планы рухнули.

Депрессия была всеобщей. Одна Таня пыталась еще сохранить и подбодрить товарищей, но одной ее не хватило на всех, и она вскоре приуныла, так же как остальные.

А 2-го сентября утром погода стала проясняться. Туман оторвался от земли и нам открылись вершины и склоны Катун-Берельского водораздела сплошь покрытые снегом. Лишь черные полосы сошедших лавин частыми штрихами прочерчивали это обширное белое одеяние. Вершины к югу тоже были сплошь белые. Возобновились разговоры: сойдет снег или так уже и останется лежать? А на небе появлялось все больше синих просветов и вот над Белухой небо обнажилось окончательно. Снежный пик Белухи снова предстал перед нашими глазами, как символ установившейся хорошей погоды.

Таня вновь завела разговор о восхождении, но Шарковский отказался даже говорить на эту тему:
– Достаточно, что я потерял уже два рабочих дня, – сказал он.

И действительно, работы на Кокколе было очень много. Камералка показала, что ни мои маршруты, ни Танины не прояснили обстановки на Кокколе. Наоборот, появились новые толщи неизвестных дотоле пород, не вязались границы и вообще, чем больше мы ковыряли Кокколь, тем больше возникало новых вопросов. Здесь была настоящая, сложная, интересная геология – это почувствовал даже я – и работать здесь можно было бесконечно.

Вечером мы мылись в бане. Как обычно, первыми пошли я и Шарковский. Мы ходим первыми, потому что паримся, а после нас идут уже те, кто не любит жаркой бани. На этот раз баня была истоплена не очень хорошо, было очень угарно, и мы несколько раз вынуждены были открывать дверь. Мытье затянулось.

В перерывы, не помню, как и почему, разговор вновь зашел о Белухе и о том, какое место она должна была занять в очерке. Шарковский доказывал, что на Белуху идти не надо, а я говорил, что это восхождение, в отличие от всех альпинистских, имеет научный интерес и, что это будет единственное научное восхождение за последние 70–80 лет – со времен восхождения Сапожникова. К тому же Сапожников поднимался только до седла и был он географ, а не геолог.

Но разговор остался разговором. Шарковский сказал, что замысел очерка очень интересен, но придется обойтись без Белухи. Я не мог ему возражать – слишком очевидны были противостоящие восхождению факты.

Вечером опять слушали музыку. Я долго не выдержал и почти сразу ушел спать. Олег сидел в комнате и при свете свечи писал то ли письмо, то ли дневник. Потом лег и он. Мы лежали в темноте и некоторое время переговаривались. Я выразил ему сожаление, что вот так и придется уехать с ничем. Он сказал, что вообще-то и не рассчитывал, что будет восхождение на Белуху. Я спросил, что же тогда привело его в нашу партию. Он не ответил мне, а через некоторое время произнес: «А все-таки жаль».

Да, было очень жаль, вся партия жалела об этом.

Утром Шарковский еще спал, когда Олег вдруг сказал мне:
– Пойдем с тобой на Коккольский пик.
– Пойдем, – сказал я.

Проснулся Шарковский и мы начали уговаривать его. Этот маршрут все равно предусматривался, как один из вариантов исследований и Шарковский согласился. Я уже представлял себе, как мы идем с Олегом, как, наряду с описанием движения по леднику, я смогу дать описание передвижения по скалам – со страховкой, с крючьями, со всеми трудностями альпинистского восхождения. Нам придется спать в одном мешке, готовить себе пищу на примусе и т.п.

В коридоре мне встретилась Таня.
– Сказать тебе радостную новость, – спросил я ее.
– Скажи.

Таня больше всех переживала неудачу Олега с восхождением на Белуху, она больше всех просила Шарковского дать Олегу возможность пройти по какому-нибудь другому, хотя бы тому же Коккольскому гребню, и я считал, что она должна обрадоваться этому известию. Но, перед тем как сказать, я ее помучил еще с минуту и только после этого сообщил:
– Мы с Олегом уходим на два дня на Коккольский пик.

Она действительно обрадовалась и тотчас побежала к Шарковскому, а за завтраком она подсела ко мне и, хитро прищурившись, спросила:
– Сказать тебе новость?
– Скажи, – спокойно ответил я.
Она пыталась разыграть меня, как я ее:
– А вот не скажу.
– Как хочешь.

Я действительно был очень спокоен, т.к. любая новость рано или поздно все равно дошла бы до меня, и она не выдержала.
– А что ты скажешь о восхождении на Коккольский гребень втроем?
– А кто третий? – спросил я.
– Я, – ответила она.

Признаться по совести, я не обрадовался. Правда, я мог бы в этом маршруте наблюдать за работой маршрутной пары, которая меня больше всего интересовала, но при этом моя роль в маршруте отодвигалась на второй план, точнее, я становился не нужен в этом маршруте. И я сказал:
– Если ты очень хочешь, я могу уступить тебе этот маршрут, а идти и тебе, и мне вряд ли целесообразно. Слишком много работы на Кокколе.

Таня надулась. Пришел Шарковский и она стала его уговаривать, чтобы он пустил ее третьей с нами. Я ее не поддержал, и она сказала, что запомнит мне это на всю жизнь.

В этом разговоре Шарковский сначала отшучивался от нее, а потом сказал, что и мне, вообще-то, придется идти по этому гребню без Олега. Я возопил. Мало того, что этот маршрут нужен был больше Олегу, чем мне, мало того, что без Олега я продвигался бы медленнее и был бы в меньшей безопасности – без Олега этот маршрут был мне просто неинтересен, потому что я интересовался Олегом в маршруте, а не просто маршрутом. Но тут Шарковский сказал нечто такое, отчего я так и остался с открытым ртом – он решил сделать вторую попытку восхождения на Белуху.

И вот сияет ясное солнце. Небо такое голубое, что и не выскажешь. Белые снеговые вершины четко вырисовываются между синим небом и зеленью оттаявших подножий. В маршрут идти сегодня еще нельзя. Олег энергично во второй раз собирает снаряжение: ведь оно с бору по сосенке. У него мои горные ботинки, критически разглядывая их, он отметил, что они не выдержат подъема на Белуху:
– Не выдержат, так не выдержат, – ответил я. – Самое главное, не забудь вернуться, чтобы возвратить хотя бы их остатки.

Шарковский взял у Ритули шерстяные перчатки, у Гапонова штормовку.

Я сейчас заканчиваю писать дневник и пойду обрабатывать образцы. Они лежат еще с прошлых маршрутов – не было желания ничего делать. Сейчас тоже двойственное настроение. Еще не прошла депрессия. Шарковский собирается на Белуху под девизом: «Мне надоело быть благоразумным!». Я уже думаю о предстоящих пяти днях ожидания, пока они вернутся с Белухи и чувствую, как во мне опять нарастает тревожное напряжение. Кроме всего прочего, я не люблю оставаться в лагере старшим.

Не успел я дописать эти строки, как раздался крик:
– Караван идет! Караван!

Я вышел на крыльцо. По дороге ехало несколько всадников и с ними две-три вьючные лошади. Но это был не Игорь.

Я смотрел, как они подъезжали, и думал, что даже в таком глухом и отдаленном уголке, как вершины Катунского хребта, постоянно кто-нибудь да бродит. Два раза приходили мы, один раз лесовики, потом пьезокварцчики. Были пастухи и бригадиры Берельского колхоза, и хозяйственники из Уриля приезжали вывезти с брошенного рудника железные печки и трубы. И вот еще одна группа бродячих людей. Кто они? Что ищут?

И вдруг я узнал одного из них. Это был мастер альпинизма Анвар Хасанович (Виктор Михайлович) Алексеев. Мы с ним встречались в прошлом году при несколько необычайных обстоятельствах. В прошлом году на нашей территории и на границе с ней произошли три несчастных случая. На притоке Аккема утонула Богатова, на Чиндагатуе разбился Борский и на Большом Берельском леднике – там, где мы ходили с Олегом – погиб от камнепада один турист из Усть-Каменногорска. Он и два его товарища, оставив основную группу туристов на Нижнем Лагере, решили подняться на Белуху. Своим они сказали, что пойдут посмотреть перевал в Катунь. Никто из них не был альпинистом, лишь руководительница имела значок «Альп 1» т.е. была раз в альплагере. На восхождение они взяли бельевую веревку, топор и шерстяное одеяло. Не зная подходов к вершине, они пошли со стороны Большого Берельского ледника. Величайшая смелость, граничащая с величайшей глупостью.

В прошлом году я точно не расспросил их о маршруте, оказалось, что они прошли по Большому Берельскому леднику, как мы с Олегом, начали подъем по скалам рядом с большим ледопадом и в ложбине, так называемом «кулуаре», остановились, толи переночевать, толи перекусить. Начавшимся камнепадом один из них и был убит на месте. Не имея возможности вывезти тело погибшего, его товарищи завернули труп в одеяло и захоронили под скалами. На поиски тела и был выслан спасательный отряд альпинистов, среди которых и был мой сегодняшний знакомый. Мы встретили их дважды на Язевом озере – когда они шли туда и обратно. Их выезд был столь поспешным, что у одного из альпинистов не оказалось с собой спального мешка. Мы дали им спальник, накормили, приняли как могли.

С ними были тогда и виновники происшествия. Альпинисты подсмеивались над ними, называли «туриками», поход их – «турецким походом», но, в общем, шутки были грустные. На обратном пути они рассказали, что за время перерыва между происшествием и их приездом по кулуару прошло несколько лавин и тело оказалось погребенным – они не нашли его. И вот теперь, по ходатайству матери, написавшей письмо Булганину и по указанию последнего, их снова отправили на поиски. Ребята с ним – инструкторы альпинизма из разных альплагерей. Крепкий, мускулистый, загорелый, мужественный народ. Набор полного снаряжения – да, кстати, когда мы шли с Олегом по Б. Берельскому леднику, мы видели шест среди камней и на нем тряпица. Было поздно и мы не подошли к нему, хотя я и высказал предположение, что здесь или могила, или оставлена записка. Оказалось теперь, что на этом месте стоял лагерь спасательного отряда и что там, действительно, была оставлена записка. Я очень жалею, что мы не подошли к шесту.

Пришел Шарковский, Олег. Долго разговаривали. – Ну, вот, – сказал я Олегу, ты беспокоился, что не будет спасательного отряда при вашем восхождении. – Мы шутили и смеялись. Все-таки, это очень приятно – встретить в горах родственную душу, те более, что у нас одна цель – взойти на Белуху.

А солнце светит, снег тает, а настроение все лучше и лучше.

05.09.56

03.09 днем пришел караван и было решено устроить вечером маленький «сабантуй». Его лучше было бы устроить по возвращении наших с Белухи, но Игорь и Ритуля уезжали на неделю на запад, Таня на Итольгон, а Олегу, Вадиму и Ютцеву надо было уезжать и была опасность, что собрать всех вместе уже не удастся. Половина дня ушла на приготовления, но началось все с конфликта. Самой свободной и удобной комнатой, где можно было собраться, была комната Лунькова. Кроме того, там был радиоприемник, а музыка, да еще танцевальная, была бы в этот вечер более чем кстати. Но Луньков наотрез отказался участвовать в общем веселье и отдать под веселье свою комнату. – Я даже в армии не пил по команде, – сказал он.

Пришлось разместиться в комнате Сизова. Ее привели в порядок, установили столы буквой «П», застелили их белыми «скатертями» из детской клеенки, которую Игорю прислали на плащ, расставили вино: шампанское, коньяк, портвейн, водку и мое «зелье» и все это заиграло, засветилось в огнях свечей. Народу было много. Пригласили и альпинистов. Шумная и разношерстная компания до отказа заполнила маленькую комнатку.

Я открыл вечер, произнеся тост:
– Товарищи! Мы стоим на грани окончания сезона, на грани завоевания Белухи, на грани расставания с товарищами, отъезжающими домой. Так выпьем за последствия!

В ответ полетели шутки. Желали, чтобы «грани» были не очень острыми, чтобы не переступить «грань», чтобы не скатиться по плоскости «грани» и т.п. Поднялся шум. Каждый говорил наперебой! Поднялись и чокнулись кружки: эмалированные, алюминиевые, жестяные. Второй мой тост был:
– Говорят, что земля круглая, но только круглый дурак может этому поверить. Посмотрите, какие вокруг горы. Я пью за тех, кто знает, какая земля на самом деле!

Запели песни. «Пьем за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют…». «…Пятьсот километров тайга, и холод, и лютые звери, машины не ходят сюда, бредут, спотыкаясь, олени…» Инициативу в песнях взяли альпинисты. Казалось, набор их песен не имеет конца. Но не всем было весело в этот вечер. Таня вскоре встала и вышла. Через некоторое время я пошел ее искать. Она сидела во дворе у костерка подперев голову руками…

08.09.56

04.09. Шарковский, Олег и Вадим вторично ушли на Белуху. Я с Луньковым ходил в маршрут в верховье М. Кокколя. Все было в глубоком снегу, а я забыл очки. Ночью болели глаза. На следующий день снова маршрут туда же, но на этот раз с очками.

06.09. Как раз, когда по плану наши должны были подниматься с седла на вершину, погода испортилась. Белуху затянуло. Пол дня шел дождь. Если наши и поднялись, то, может быть, только потому, что подъем начинался в 4 часа утра, когда еще было сносно.

07.09. Вновь хорошая погода. Смотрел в бинокль на Белуху. Видны верхние 300 метров вершины. По водораздельному гребню снега нет, там коренные породы и он черный. Зато на юго-восточном склоне вершины толщина снега составляет около 150 метров. Видно, как он ополз, образовав гигантскую трещину. Вообще, красивая вершина Белухи.

17.09.56

Десять дней ничего не писал, не мог заставить себя взять в руки дневник. Впрочем, не только дневник – ничто не идет на ум, хочется домой. А может быть это просто реакция – три дня болел. Температура прыгала от 37 до 39, потом работа почти закончена, остались только разрезы, да детализация гранитов в районе Рахмановских; вернулись и белухинцы, и после этой кульминационной точки уже писать, как будто и нечего. Но все же попробую восстановить события этих дней, кто знает как они отразятся в будущих делах (и повествованиях).

08.09. Вечером температура у меня достигала 38.8. Знобило так, что не мог отогреться у раскаленной непрерывно гудящей печки. В лагере почти никого не было, только Игорь вернулся – он ездил по Катуни. Я ждал белухинцев: 8-го был срок их возвращения – 5-й день. Но я понимал, что они могут задержаться на день и не беспокоился, просто мне очень хотелось, чтобы все уже съехались.

09.09. В середине дня пришли альпинисты. Они не нашли тело погибшего туриста. По их словам, снег лежал покровом более 4-х метров глубиной, а со склонов непрерывно сходили лавины. Их боевой задор поумерился, видно здорово намаялись. И на Белуху подниматься они раздумали.

Их рассказы о лавинах обеспокоили меня, и я уже было заикнулся о том, что если сегодня, т.е. 9-го сентября, наши не возвратятся, придется мне просить их пойти на поиски. Но наши возвратились примерно через час после этого разговора. Лица их были обветрены, загорелы и небриты. Сами они выглядели усталыми. Мы стали их поздравлять, а Олег спросил:
– С чем? – и добавил – До вершины мы не дошли.
А Шарковский сказал:
– А Сапожникова мы все-таки переплюнули.

Олег сказал, что получил большое удовлетворение. Во-первых, хотя ему и приходилось преодолевать подобные ледопады, но вести людей через них ему довелось впервые, а, во-вторых, еще ни на одном восхождении ему не доводилось рубить такое количество ступеней – 200 штук!

Вадим говорит:
– Съехали с гребня на седло на пятой точке и прямо к лагерю.

Из их рассказов у меня сложилось такое впечатление о восхождении: 4-го сентября они доехали до подножья Катунского ледника и поставили там палатку. Восхождение начали на рассвете. Скалы вокруг стояли еще в темноте и только трог Катунского ледника широким высветленным коридором вел на верх к высоте. По мере того, как наши продвигались вперед становилось все светлее и вот солнце перевалило через острие вершины Катунских гор и осветило ледник. Тень сразу отступила к стене, а широкое припорошенное снегом тело ледника засветилось, заиграло ослепительными бликами. Низкие боковые солнечные лучи скользили по снежному насту и кристаллы снега вспыхивали то здесь, то там как разбросанные по снегу алмазики. Их грани переливались всеми цветами спектра.

На первом этапе подъема продвижение было аналогично моему маршруту по Б. Берельскому леднику. Затем им пришлось преодолевать ледопады. Первый им удалось обойти, второй они преодолели, применяя технику и приемы ледового продвижения и охранения. Хотя они вышли рано и продвигались без задержки, дойти до седла им в первый день не удалось. Глубокий снег сильно затруднял передвижение. Большую часть пути приходилось ползти по-пластунски на животе. Не буду описывать техническую сторону их продвижения – все это гораздо лучше описано в дневнике Олега, скажу только, что на «балкон», а вернее под «балкон», они вышли 6-го как раз, когда погода испортилась окончательно. Быстро поставили палатку, утоптав предварительно снег, и занорились в нее. А когда распогодило, по уверению Шарковского, оказалось, что палатка поставлена над трещиной. Вадим даже, как будто, сказал ему: «А я чувствовал. Когда утаптывал снег, то у меня одна нога провалилась туда».

7-го они вышли на гребень белухинской вершины, но до самой высокой точки не дошли. Не хватило времени. Этим, несмотря на большое удовлетворение, которое получили участники восхождения, главное торжество было испорчено. 8-го они спустились вниз, где их встречал Филиппыч. Старик прослезился: «Я и не чаял дождаться вас живыми. Ведь на верную смерть пошли.» – и поспешил в лагерь согреть им чаю. Вечером 8-го они отдыхали, а 9-го вернулись на Нижний Лагерь. Рассказы их были немногословны, то ли они были переполнены впечатлениями, то ли удручены неудачным завершением восхождения:
– Пробыть три с половиной месяца в партии и чтобы не хватило двух часов подняться на вершину, – с горечью сказал Олег.

Я представляю себе этот момент: они прошли по скалистому гребню белухинской вершины – тому самому черному гребню, который я наблюдал в бинокль и вот скалы кончились. Впереди был лед и снег. Они стояли на краю голубоватого, на вид совершенно безобидного льда и думали: попытаться пройти или начать возвращение? У них не было с собой «кошек», ботинки были без «триконей», веревки не хватило бы, чтобы перейти ледяной перешеек с одного конца на другой с гарантией страховки, а один ледовый крюк (их было всего два) Вадим потерял. Но самое главное – не хватало времени. Слишком много времени ушло на рубку ступеней – 200 штук!
– Попробуем? – спросил Олег.

Шарковский не возразил. Это было молчаливое согласие.

Олег начал рубить ступени. Искры голубоватого льда разлетались из-под его ледоруба в разные стороны. Без страховки, осторожно балансируя по краю ледяного гребня, он продвигался вперед. Вот, наконец, снова скалы. За скалами поодаль «жандарм» – остроконечный пик, а перед ним сплошное поле льда, гораздо большее того перешейка, который они только что миновали. Голубоватый натечный лед перекрывал гребень. Поскользнуться на нем значило съехать: в одну сторону – на седло, в другую – на Берельский ледник, причем, во втором случае гарантия смертельного исхода была почти абсолютной.

Они молча сидели на скалах, Шарковский в раздумье, Олег – в напряженном ожидании – несмотря ни на что он готов был лезть дальше.

А солнце клонилось к закату. Подставленный ветрам ледяной гребень Белухи высоко возвышался над другими вершинами Алтая. Были среди них и такие же снежные, как она, были черные и мрачные, одни из них были совсем близко, под ногами, другие терялись в далекой вечерней морозной дымке, но все они были ниже, ниже, много ниже. И, глядя на них, Вадим задумчиво сказал:
– Вот когда я действительно вижу, что Алтай – горная страна.

Эта фраза как будто пробудила Шарковского. Как всегда, когда его решение не требовало обсуждений, глядя прямо в лицо товарищам, он сказал:
– Надо возвращаться.

Ему не возражали. В геологической партии, как на корабле, решение начальника является единственным и непреложным. Кроме того, у альпинистов существует закон, по которому если один из участников восхождения отказывается идти дальше, то все возвращаются. И Олег подчинился. Он только сказал со вздохом:
– Пробыть три с половиной месяца в партии и чтобы не хватило двух часов подняться на вершину.

Они еще посидели, осматривая величественную панораму, развертывающуюся у их ног, потом поклонились Белухе, дали ракету и начали спуск.

Шарковский принял решение возвращаться, но, легко ли сказать «возвращаться», когда столько сил положено, столько времени истрачено, когда вершина вот она, в двух шагах, рукой подать… правда, рабочая часть маршрута была уже окончена, оставался только спортивный интерес, но кто сказал, что в нашей работе нет спортивного интереса?

В этой связи, я хочу сказать, как я представляю себе эту тройку на маршруте. Олег вел отряд. Для него подобное восхождение было не в диковинку, не представляло особых трудностей. Но бывает такое состояние у человека: ты знаешь, что участок не сложный, ты сам не раз ходил подобными участками. Но, тогда впереди тебя шел более старший, более опытный товарищ, а теперь тебе самому доверено вести людей. И, отсюда, напряженное внимание, отсюда тревога и трезвый расчет – а так ли я поступаю, правильно ли я веду – и эта мысль всю дорогу!

Но зато, когда участок пройден, когда пройден маршрут, человек возвращается из него в новом качестве: до этого он был только ведомым, теперь сам превратился в ведущего. Все, что он делал, все, как поступал, было правильно, было «так»! Теперь он может водить за собой людей по другим, даже более сложным маршрутам.

Но если Олег вел маршрут, то Шарковский отвечал за маршрут. Кроме того, в подобном маршруте он был впервые, не имел необходимых навыков альпиниста. В моем представлении, состояние Шарковского характеризовалось напряженным ожиданием: что же дальше (?) и необычным упорством – пройти во что бы то ни стало! Слушая его рассказы и сравнивая их с рассказами Олега, видишь, что продвижение по леднику Шарковский воспринимал гораздо более тревожно и «героично», чем Олег.

Вадим вообще, кажется, не испытывал ни забот, ни тревог. Один его возглас: «Братцы! Опустите меня в трещину, я хочу сфотографировать сосульку!» – говорит сам за себя. О своих впечатлениях он очень хорошо сказал: «Восхождение было не трудным, но меня поразил вид с Белухи. Вот когда я действительно увидел, что Алтай – горная страна».

Из дневника Олега Куликова

31.08.56

Застряли, не доезжая 12-ти км до Катунского ледника. Выехали 29-го числа, но поздно – в час дня. Погода была хорошая. В тот день не доехали до ледника и заночевали. В 4-ре часа утра погода испортилась, повалил снег и шел весь день 30-го числа. Настоящая зима, играли в снежки! И слепили снежную бабу. Сегодня с утра погода тихая, но тоже облака и дождь. Снег стаивает с трудом. Собрались на Белуху мы втроем: Шарковский, Щербина и я. Из снаряжения у нас нет: горных ботинок (у меня горные, но без триконей), одного альпийского рюкзака (туристский вместо него) и хорошей (в смысле длинной) альпинистской веревки. А так из снаряжения все есть. Я считаю, что с этим можно влезть на Белуху. Из продуктов есть почти все и даже шоколад и яблоки, но из круп только гречка, да рис с бараниной. А так есть и сгущенка, и мясо, и рыба. Обещали вернуться 3-го сентября, но, вероятно, не выйдет.

Перед нашим выездом было туго с продуктами и, как выяснилось, не без вины нашей поварихи. Котловое питание у нас раскидывается поровну на всех, а ей выгодно, когда мы мало едим и потому она молчит, когда кончаются продукты и надо за ними ехать.

Сейчас сидим и выжидаем погоду. Удивительное безделье.

02.09.56

Вчера вернулись на Кокколь. Погода не стала лучше. Шел снег. Наш четвертый спутник, который должен был дожидаться нас под Белухой с лошадьми Самойлов Василий Филиппович, напился «в стельку» и, перед тем как ехать сюда, пришлось дожидаться, пока он проспится. Приехали и все прояснилось – бросили две бомбы 24 и 30 числа, вот почему испортилась погода. Сегодня погода была хорошая, но выпало столько снега, что пока работать нельзя. Кругом зимний пейзаж и идут лавины. Вероятно, и завтра будем сидеть, ничего не делая. Вообще, настроение чемоданное и действительно пора домой, надоел выпирающий наружу кабак.

04.09.56

Вчера и сегодня стояла изумительная погода – ни облачка. Вчера приехали альпинисты из Алма-Аты на розыски погибшего в прошлом году туриста в верховьях Б. Берельского ледника. Это ребята из лагеря «Буревестник» на Тянь-Шане и еще из какого-то. Ими руководит мастер спорта Алексеев А. Х. Всего их семь человек – все ребята младшие инструктора и порядка второго разряда. Они нам обеспечивают спасательный отряд. Вчера собирались на Белуху, а вечером устроили пир в честь завершения работы по листу. Сегодня выехали на Белуху и доехали с 11 часов до 18 часов до языка Катунского ледника. Белуха весьма красива и выход на гребень восточной вершины по некрутому склону вроде не сложен. А начало восхождения надо вести по правой (по ходу) стороне Катунского ледника по боковой морене. Поражает красотой вид языка Катунского ледника и срединная морена (в сущности, не морена, а вспученный лед от соединения двух ледников).

07.09.56

5-го числа встали в 5:15 утра и в 6:30 вышли на восхождение. Справа (по ходу) от реки Катунь прошли километр до языка ледника, поднялись на правую его сторону, далее подъем шел по леднику у подножья боковой морены (здесь ледник открытый). В месте поворота ледника направо, поднялись на боковую морену и по ней обошли первый ледопад, т.е. мы оказались на правой (по ходу) ветви Катунского ледника. Здесь ледник уже закрыт и снег весьма отвратителен: сверху корка, которая не держит человека, но пробивать его трудно, а потом нога увязает по колено в снегу. Придерживаясь правой стороны ледника, в связках, переползая по-пластунски над трещинами подошли ко второму ледопаду, который, на первый взгляд, казался не особо сложным. Начали пересекать второй ледопад справа налево и он оказался весьма не прост. Мало того, что приходилось петлять, разыскивая мосты через трещины и проходить их с тщательным охранением, но и попались три весьма сложных места (верхом по снежному гребешку над трещиной, спуск в трещину и фирновый карниз).

Трудность маршрута усугублялась еще тем, что свежий снег слоем до 1 метра покрыл лед и ступени рубить нельзя и снегу доверять особенно тоже нельзя. В этот день мы прошли второй ледопад и заночевали на средине ледника на выполаживающейся его части. На ночлег встали в 6-ть вечера. Воды нет, в этом царстве льда и снега проблема воды столь же острая, как в пустыне Сахара. Топили снег, а когда стемнело, непрерывно переворачивали свечку. В 9-ть вечера дали ракету. Да, в час дня тоже дали ракету. Днем погода начинала портиться, но все же была очень хорошая.

На следующий день 6-го числа вышли с бивака в 7:30 утра. Технически путь был не труден. Пошли опять к правому борту ледника, а затем снова влево. Измучились с этим дурацким снегом, по нему можно было лезть буквально только на четвереньках, т.к. пробивать следы мы уставали очень быстро. Впереди шли мы с Вадимом попеременно. Погода продолжала портиться. У Шарковского и Вадима замерзли ноги; разулись и стали их оттирать, оттерли и пошли дальше. Начали подъем на балкон по лавинным выносам (снег более плотный), но к 12-ти часам погода окончательно испортилась. Началась метель, ноги вновь у них замерзли. Туман позволял видеть только в 3-х метрах. Все же нам удалось уйти с лавинных конусов и в течение 15-ти минут поставить палатку. Остальную часть дня мы провели в палатке под пыхтение примуса, экономя продукты и непрерывно теряя единственный нож. Спали втроем в одном мешке, в одежде и сырых носках. Долго дрожали, пока согревались ноги. Ботинки клали под голову, к утру они задубевали от мороза. С трудом натягивали их на ноги. Эта ночевка была, не доходя до балкона метров 100 (по вертикали).

08.09.56

Да, 7-го числа я не все дописал. Когда мы пережидали непогоду, Шарковский превратился в сапожника и зашивал свои ботинки, которые здорово порвались. И, вообще, он шел с солдатскими обмотками (спасибо тем, кто пообещал горные ботинки, черт их побери!).

7-го числа вышли в 8:15 утра и стали подниматься от места ночевки на седло. Перед выходом на седло пришлось пересекать большой бергшрунт (трещина), когда я переползал его по маленькой снежной перемычке, подо мною глухо треснул снег, но не провалился. Шарковский тоже прополз, зато Вадим провалился в трещину дважды и по самую шею, поднес к глазам фотоаппарат, сказал: «Погодите…» – и провалился в трещину. Далеко не пролетел – удержала веревка, а со стороны смешно смотреть: одна голова торчит, рыжими усами по льду царапает. Вылез и тут же провалился во вторую.

В 10.30 мы были на седле Белухи. На восточную вершину вел далее довольно крутой снежник длиною метров 300. Здесь я понял, что совершил большую ошибку, не взяв с собою «кошки». Снег лежал на плотном фирне слоем 15–20 см. Когда я стал по нему подниматься в три такта, воткнул ледоруб и услышал, как снег подо мной вдруг глухо хрустнул. От ледоруба в стороны побежали по снегу тоненькие трещинки. «Сейчас верхний оттаявший слой снега сойдет на нас» – подумал я и предупредил ребят: «Приготовиться! Появилась реальная возможность лавины!» – и поспешил уйти на почти чистый фирн. По некрутой части шли, держа в одной руке ледовый крюк, а в другой ледоруб.

А на крутой части мы с Вадимом стали рубить ступени. В крутой фирновый склон вгонялся ледовый крюк. Держась за него левой рукой, правой короткими сильными ударами выбивалась ступенька. Раз, раз, раз, раз, раз, раз – шесть-семь ударов на ступеньку. Три ступеньки выматывали до предела. Я уступал место Вадиму, Вадим мне. К концу подъема правое плечо не чувствовалось от усталости. Вырубили мы с Вадимом около 200 ступеней. В два часа мы были на гребне. Здесь обнаружилось, что Вадим забыл банку сгущенки и ложку. Ели одни рыбные консервы, да пол яблока.

Далее путь продолжался по скалам не особо трудным. На одном месте (желтая осыпь) пришлось рубить натечный лед и идти без страховки (психологический момент). Подошли к участку гребня перед последним «жандармом», где он представлял собою сплошной лед. Здесь обнаружилось, что Вадим потерял ледовый крюк. Время 4 часа. Шарковский настаивает на возвращении. Так и сделали. В 17:30 мы были внизу на седле, скатившись на пятых точках.

Сегодня начали спуск вниз в 8-мь утра по пути подъема. Снег раскис и почти не держал, так что спускались на животе и спине почти все ледопады. Вадим снова раза два умудрился угодить в трещины. На морене нас встретил, чуть не плача, Филиппыч (очень был рад). В 2 часа были внизу у лагеря.

* * *

На этом заканчивается дневник Олега Куликова. Я, в дополнение к предыдущим, сделал еще такую запись об их спуске: «В 8-мь утра начали спуск. На сверкающем фирне снега остались только консервные банки и красный маркировочный флажок с надписью, сделанной восторженной Таниной рукой: «Да здравствует Олег!».

Филиппыч каждый день выходил на морену смотреть ракеты. Ракеты подавались в условленное время, но днем был виден только их дымящийся след, вечером же он видел их резкий зеленый огонь и знал: все благополучно! 7-го сентября истек срок их возвращения и старик заволновался. Он с утра заседлал коня, чтобы в случае нужды безотлагательно помчаться в лагерь за помощью, а сам с утра 8-го сентября полез на морену. Он увидел ракету, через некоторое время вторую и успокоился: значит идут, живы! Он спешил им навстречу, а Грозный мчался впереди него. Он прыгал по камням морены, обгоняя хозяина и Филиппыч кричал на него: «Ты что камни на меня сыплешь?».

В два часа они встретились. Старик прослезился: «Вернулись! Живы! А ведь я и не чаял увидеть вас. Ведь на верную смерть пошли».

А Грозный вилял хвостом и все норовил заглянуть в глаза, чтобы его погладили.

И вот они в лагере. Восхождение окончено. 10-го сентября приехали девчата. Им рассказали так же, как и нам: скупо, лаконично и сдержанно. Примерно даже в одних и тех же выражениях. Кто-то даже заметил, что, по его мнению, возвращение с Белухи должно было быть более торжественным – а они вроде, как и не рады.

11–12… и все последующие дни не оставили в моей памяти ничего примечательного. 13-го уехал домой Олег, Вадим и Толя Ютцев. По возвращении с Белухи ими овладел зуд нетерпения. Домой! 12-го утром Олег бил молотком по кирпичам печки. Домой! Домой! 13-го они уехали без денег, без надежды на машину, готовые идти в Шемонаиху пешком – только бы двигаться к дому. Знакомое состояние. Полевая усталость. Мне тоже хочется домой, хочется скорее сесть за машинку.

16-го приехал Пожарсский. На 20-е назначена аэровизуалка. 25-го самолетом должны вылететь в Шемонаиху.

Катон-Карагай. 24.09.56

Дневник, по сути, окончен. Нет никакого желания и не могу себя заставить писать. Сейчас сижу в номере Катон-Карагайского дома колхозника. Все ушли в столовую, а я не хочу, и вот, вдруг, снова взялся за тетрадь. Вкратце, события за это время развивались следующим образом: на 18-тое был назначен выезд с Н. Лагеря. Пожарсский должен был ехать через Орочаган на Джасатер, караван через Язовое на Берель, девчата на Итольгон. Мы с Шарковским предполагали проехать с девчатами, один день потратить на просмотр разреза, а затем рвануть через Рахмановские на Берель, а оттуда в Катон на визуалку.

Но 18-го весь день лил дождь. Во второй половине дня Пожарсский все же уехал. 19-го вновь распогодило и мы вышли с Нижнего каждый своим маршрутом, только мы с Шарковскким уже не поехали на Итольгон, т.к. день был потерян, а через Серсембай и Рахмановские поехали на Берель. Ехали мы через Рахмановские, потому что нам надо было отобрать пробы воды и просмотреть граниты на предмет их расчленения.

Около 3-х часов дня перед нами открылось Рахмановское озеро. Хотя я и бывал на нем, все же картина была столь красивая, что я вновь залюбовался ею: глубокая троговая долина пересекает некогда плоскую, а сейчас испещренную карами и останцами поверхность, и в глубине этой долины, окаймленное густой щеткой зеленых лесов, вытянулось синее озеро.

К слову, о зелени. Как только мы начали спуск от Нижнего Лагеря, в глаза бросились красно-желтые цвета лиственниц. Наверху, в районе Кокколя произрастал вечнозеленый кедр и вот чуть ниже сразу стала заметна осень.

От Рахмановских мы перевалили в долину Мон-Булака и спустились к Берели. Чем ниже мы спускались, тем пестрее и ярче становился осенний наряд лесов. Розовели листья рябины, золото-желтыми светились листья березы. Осина еще сохраняла зеленый оттенок, но желтизна уже тоже просвечивала в ее листьях. Листья отдельных кустов на склонах были просто багряные.

В долину Берели мы спустились к 8-ми часам вечера, проделав в седле 11-часовой путь. Последние два часа я уже едва ехал. Поистине, я мог повторить слова Игоря: «Подушек и мази!».

В Берели, как водится, нашей машины не оказалось. Мы ее ждали 20, 21 и 22. Уже пришел караван, уже пришел Игорь (он и Гриша потеряли в маршруте лошадей), а мы все еще сидели в Берели. Наконец, 22-го вечером машина пришла. Оказалось, она имеет распоряжение вывезти всю партию. А партия еще в горах, работает! Мы с Михаилом выехали в Катон. Приехали – самолет не имеет распоряжения лететь с нами на визуалку. 23-го утром говорили по рации с Клочко. Добились разрешения – прилетел самолет, оказалось, что экипаж не предупредили и у них нет ни бензина, ни разрешения на полет в район Белухи. Пилот предложил:
– Полетим в Шемонаиху транспортным рейсом, а на обратном пути заправимся в Каменногорске и получим визу на Белуху.
Полетели. В Каменногорске выяснилось, что визу может дать только Новосибирск. Короче, мы остались в Шемонаихе. Утром 24-го нас отвезли обратно в Катон, а оттуда машиной в Берель! Немыслимый вояж!

Вечером устроили небольшой сабантуй, который прошел очень вяло и неинтересно. Так как это уже не в первый раз, то напрашивается вывод: в нашей партии народ настолько разношерстный: по возрасту, по интересам, по жизненному опыту и мировоззрению – что для всех общего тоста не подберешь. Поэтому и получается разнобой, разобщенность, отсутствие сплоченности, коллективизма. А если смотреть на каждого в отдельности, то все очень интересный, колоритный и занятный народ. Но, как сказано у Баркова: «Мне мало пить Шато-Икем, мне надо знать – за что и с кем». А за что? И с кем? Мои интересы могли бы разделить очень немногие из партии, да и то – могли бы, но не разделяют. И у каждого так же.

Сегодня выехали из Берели. И вот снова в Катоне.

- - - - -

1961 г.